царствует голод. Заранее известно, что половина из них должна умереть, а та часть, которая выживет, жить будет в два раза короче, чем люди богатого Севера. Неужели тот факт, что люди мирятся с этим явлением, не является бо?льшим преступлением, чем наши террористические акты?
— Риторика, риторика, — ворчал Кола?, самый молодой член группы, бывший студент университета в Монпелье, исключенный за то, что бросил гранату со слезоточивым газом в зал, в котором заседал ученый совет. Это был протест против ограничения государственных субсидий на стипендии. — Мы без конца оправдываемся друг перед другом, пытаясь найти объяснения нашим действиям. А ведь перед тем, как оказаться в «Огненных бригадах», каждый из нас сам должен был принять решение. Вот тогда и надо было обо всем этом думать.
— Неправда. Мы не автоматы, убивающие ради убийства, — возразила Кора. — Мы солдаты, осознавшие цель, ради которой боремся.
Комендант «Огненных бригад» все больше раздумывал над тем, какую в действительности роль выполнял в организации Рико. Это не заурядный провокатор, рассуждал он, вспоминая все операции, которые в прошлом могли быть парализованы полицией, если бы она и в самом деле имела своего человека в их организации. И все же то, с какой легкостью и самоуверенностью Фабиани вынуждал его, Тангенса, проводить конкретные акции, вызывало опасения. Даже самую большую и наиболее эффектную операцию, к которой они готовились, невозможно было провести без его помощи. В Риме вот-вот должны сообщить о назначении сенатора. День этот так близок, что Пирелли вынужден был отказаться от поездки в США, куда его звали срочные дела. Рико стал почти членом семьи сенатора, поэтому знал много, очень много. Когда он в первый раз предложил использовать сенатора в качестве детонатора политической бомбы, Тангенс сам поразился смелости плана. Но, подумав, признал, что это самая лучшая идея, которая когда-либо приходила ему в голову. Смелый путь, который выбрал Рико, чтобы сблизиться с дочерью Пирелли, убедил профессора в том, что он имеет дело с незаурядным человеком. Замбетти не упустил возможности сам проверить некоторые данные из американского прошлого Рико, что не составляло труда во время очередного совершаемого во славу науки путешествия в США. Все совпадало, Рико не обманывал. Однако… Что-то Тангенсу не нравилось, — уж больно некоторые дела шли гладко. На всякий случай он не посвящал его в подробности плана похищения, хотя должен был, разумеется, принять во внимание предложения этого человека. Без всякого сомнения, после похищения сенатора полиция в первую очередь займется человеком, который часто бывал в этом доме. Значит, Рико должен иметь алиби, подтвержденное дочерью Пирелли. Поездка по делам фирмы — хорошая идея, а еще лучше, что дочь сенатора по собственной просьбе будет его сопровождать.
Профессор Замбетти, как обычно, остался в институте, чтобы поработать до позднего вечера. Поэтому у него было время, чтобы еще раз продумать весь ход операции. Он посмотрел на часы, было около десяти вечера. Профессор поднял трубку и набрал номер.
— Говорит Роберт, добрый вечер. Можно попросить Монику? Уехала? Неужели… А я ей дал конспект, который мне срочно нужен. Ах, нет, господин сенатор, это я охрип, немного простудился… Да? Можно так рано? Спасибо, большое спасибо. Буду точно в восемь пятнадцать. Простите за беспокойство.
Положив на место трубку, он вытер со лба пот и усмехнулся. Все остальное теперь уж совсем просто — надо отдать приказ о начале акции. Тангенс набрал еще один номер. «Слушай, старик, утром меня не будет в мастерской. Мне в восемь пятнадцать надо быть у дантиста».
С этой минуты уже ничего отменить было нельзя. Обстоятельства будут развиваться без его ведома и участия. В шесть часов утра на квартиру, где находится группа, явится связной. Телефон там уже отключен. Никто, кроме тех, кто участвует в операции, не имеет туда доступа. В семь тридцать машина «скорой помощи» будет стоять в трехстах метрах от дома Коры. Пять минут спустя женщина-врач, два санитара и водитель выйдут из здания, перед которым стоит «скорая помощь», в это здание они вошли пятнадцать минут назад черным ходом. Там в подсобном помещении для них уже приготовлены халаты и другие принадлежности. В восемь тринадцать машина «скорой помощи» остановится недалеко от дома Пирелли. Минуту спустя врач, сопровождаемая водителем, позвонит в дверь, а водитель, стоя немного в стороне, скажет: «Это я, Роберт…»
Профессор тщательно закрывает дверь мастерской, бросает обычное «Buona notte[26]» сторожу и садится в свой автомобиль. Дома он велит Конни приготовить ему что- нибудь выпить, а сам идет принимать ванну. Конни говорит ему через дверь, что с сегодняшнего дня она начала работать.
— Ты? Начала работать? — удивился Замбетти. — Так неожиданно, не предупредив меня?
— Это сюрприз. С сегодняшнего дня я преподаю в английской школе. Ты рад?
Черта с два! Там она будет сталкиваться неизвестно с кем и наверняка с кем-нибудь подружится, думает профессор. Начнутся общения, совместные ужины, от которых ему придется увиливать, она станет более самостоятельной.
— Конечно, — говорит он, — я рад. Тебе не будет так одиноко днем.
Конни подает ему на подносе бокал виски. Замбетти, сидя в ванне, выпивает его одним духом.
— Похоже, тебя мучает жажда, — смеется Конни, — но оставь немного места для шампанского. Оно как раз сейчас замораживается.
Чувствуя свежесть после ванны, закутанный в халат, профессор подходит к окну и раздвигает занавески. Огни фонарей желтеют неярким блеском. На город опускается ломбардский, неприятный зимний туман. Завтра весь транспорт будет двигаться в замедленном темпе, люди будут раздражены. Но Замбетти знает, что и этот вариант предусмотрен планом. На такой случай выбрана трасса с меньшим движением. Времени будет достаточно.
— Знаешь что? — лениво обращается он к Конни. — Не выбраться ли нам на лыжи в Альпы? Я взял бы несколько дней отпуска. Хотя да, ты ведь начала работать…
— Я все думаю, не слишком ли в тебе много желания мучить других, — говорит Конни. — Ты ведь знаешь — я обожаю лыжи. И теперь, когда я начала работать, ты делаешь мне такое заманчивое предложение. Вот если бы ты сказал это вчера…
На ее лице погасла улыбка. Настроение у нее подавленное. Она ставит на столик рюмку и внимательно смотрит на мужа.
— Это неприятно, но я все чаще задумываюсь над тем, не совершила ли я ошибку, выходя за тебя замуж. Тогда, на Ниагаре, ты был совсем другим.
— Ты так считаешь? А не допускаешь ли ты мысли, что изменилась как раз ты?
— Нет. Это не так, darling. Я была готова ко многому. Я знала, что буду здесь одинока, приняла в расчет и это в нашем браке. Но не предвидела только твоего безразличия.
— Преувеличиваешь. Ты отдаешь себе отчет в том, что мне нельзя сбавить темп, если я не хочу выйти из игры. В науке такая же конкуренция, как и в бизнесе.
— Может быть, может быть, — отвечает Конни и закрывается в ванной.
Профессор зевает, снимает халат и ложится в постель. Перед сном он еще должен просмотреть последний номер «Ньюсуик».
Из брюссельского ресторана они вышли около полуночи. Моника, немного разморенная вином, прижалась к Рико и спросила:
— Мы должны вернуться в отель?
— Ничего мы не должны, — ответил тот. — Что ты предлагаешь? Прогулку? Ночной клуб?
— Дискотеку. Хочется побеситься.
— Отлично. Нет проблем. — Он приостановился у ярко освещенной витрины и вынул из кармана плаща красочный проспект «Неделя в Брюсселе». Быстро просмотрел адреса, одно из заведений находилось на той же улице.
— Кое-кому здесь везет, Моника. Пошли!
Полчаса спустя они уже прыгали в сумасшедшем ритме музыки и мигающих огнях. Эта синева, проклятая синева, напоминающая мертвенную бледность вспотевших лиц. Они должны изменить освещение и отказаться от этого цвета, — думает Рико, — и не только здесь, а во всех дискотеках мира. Люди — это глупцы, которые ничего не чувствуют и не способны одно связать с другим.
