В парадной зале на столе, покрытом парчовым покрывалом с золотыми галунами, лежало тело Григория Орлова, одетое в парадный мундир генерал – фельдцехмейстера. У изголовья священник читал псалтырь и стояли в карауле двенадцать офицеров.
Братья Орловы выносят гроб из дома. Множество людей собралось во дворе.
Как писал очевидец, «братья вместе с сотоварищами и пособниками его по незабвенному 1762 году при великом стечении народа понесли на плечах своих гроб к последнему пристанищу – Донскому монастырю».
Впоследствии всезнающий секретарь посольства Саксонского двора Георг фон Гельбиг в своей книге «Русские фавориты» подробно описал последние дни и похороны Григория Орлова. И указал, что граф был отравлен.
Из письма Екатерины к барону Гримму:
«Раз двадцать я извещала Саксонский двор, чтоб убрали отсюда ничтожного секретаря. Но Саксонский двор находит, по-видимому, его сообщения прелестными, так как не отзывает его. Но если и после последней попытки, сделанной мною, его не уберут отсюда, я прикажу посадить его в кибитку и вывезти за границу».1784 год. Москва.
Открылась золотая решетка, и из ворот дома графа Алексея Григорьевича выехала его роскошная карета.
«На следующий год весной решился я ехать к государыне. Она была тогда в зените славы: присоединили Крым. Да и Амур не оставил ее своей стрелой: фаворит у нее был молодой и любимый. И решил я, что пришло мне время исполнить Григорьеву просьбу и что в счастии своем не сумеет она отказать мне».Зимний дворец.
В кабинете императрицы – Екатерина и граф Алексей Григорьевич.
– Прости, матушка, что побеспокоил тебя посреди трудов твоих великих!
– Ну полно, Алексей Григорьевич! Разве забыл, что меня можно беспокоить в любое время. Я так привыкла, что меня все беспокоят, что давно уже этого не замечаю. Меня заставляют читать, когда я хочу писать, и наоборот. Мне часто приходится смеяться, когда хочется плакать. Мне не хватает времени, чтобы просто подумать хоть одну минуточку. Я должна работать! Работать, работать, не чувствуя усталости ни телом, ни душой, больна ли я, здорова ли! В начале царствования я работала по пятнадцать часов в день. Думала: вот налажу дела, полегче будет. А все то же самое! И притом все сама: устраиваю браки моих фрейлин, издаю журналы… Кстати, о журналах – я сейчас этим как раз занята. Это так важно для общества – иметь хороший журнал. И так трудно это сделать у нас в России. Уж очень мрачны у нас господа литераторы. Вот, к примеру, господин Новиков издавал журнал «Трутень»… Да ты не помнишь, ты тогда на войне был… И вот сей господин из нумера в нумер нудно обличал взятки. Да-с, у нас воруют. Но почему об этом нужно скорбеть из нумера в нумер? Почему публика должна все видеть в черном свете? Ах, господа русские литераторы! Почему вы все время требуете от всего рода человеческого совершенства, ему не свойственного? Пришлось журнал закрыть… Но все-таки от Европы отставать не хочется. И вообще правитель должен знать общественное мнение. И решилась я опять издавать журнал «Собеседник». Ты, конечно, читал?
– Мы в Москве больше рысаками интересуемся, матушка.
– А жаль, – увлеченно говорила императрица. – Большой успех имею у публики. Я сама издаю журнал… анонимно. Но какие тайны у нас в России! Конечно, все всё знают. Я вызвалась печатать в моем журнале критические замечания публики. Вот, думаю, в Европе подивятся свободе нашей! А от ненужных вопросов убережет мое имя… Но я забыла о наших мрачных литераторах. Немедленно господин Фонвизин сделал вид, что не понимает, кто издает журнал на самом деле… И начал спрашивать. Как ты думаешь, что заинтересовало его теперь, когда мы достигли таких успехов в войнах, в образовании, в законодательстве? «Отчего много добрых людей мы видим в отставке? Отчего в прежние времена шуты чинов не имели, а сейчас имеют?» Я на это так ответила: «Потому что в прежние времена в России свободоязычия было поменьше». Ох, чувствую, опять жить нам без журнала!.. – Она усмехнулась и сказала графу: – Прости, все жалуюсь. Сам понимаешь: женщина. Пожаловаться-то хочется! Ну да ладно. Петербургские дела наши тебя не интересуют. – Она вздохнула. – А Гришу вспоминаю часто. Прошлый год был для нас тяжелым: брат твой ушел от нас. Затем граф Никита Иванович Панин, князь Александр Михайлович Голицын. Всех так сразу Господь к себе призвал.
Граф Алексей Григорьевич молчал.
– Как здоровье жены твоей?
– Спасибо, матушка государыня. Детей только нет. Взял молодую, думал, сына рожу. Кто род продлит?
– Ну, сын у тебя есть, Алексей Григорьевич.
– Незаконный отпрыск, Ваше величество. В ноги кланяюсь, что чинами его не забываете. Он у меня с малолетства в полк записан. Но законных наследников нету… Нас было пять братьев – и ни одного законного наследника. Ни у кого. Видать, за грехи, матушка.
– Ну, говори, зачем приехал, – усмехнулась государыня.
– Грех сними с наших душ, Ваше величество. Просьбу Гриши передать хочу. – Он помолчал. И, внимательно взглянув на государыню, спросил: – Ты хоть знаешь, матушка, как Григорий-то умер?
– Пожалей меня, Алексей Григорьевич, – торопливо сказала императрица. – Избавь от рассказа. Достаточно я пролила слез. Неделю на кровати колодой валялась. Неужто еще хотите?
– Гришкину волю сообщаю, – твердо начал граф. – Возьми ее из тюрьмы. Пускай в монастыре живет… Кроткая она, не опасная тебе. Прости холопа за слова безумные. Казни меня, но волю Гриши исполни.
Императрица холодно смотрела на графа.
– Мимо Шлиссельбурга ездить боюсь… Все тебе исполнил Гришка. И я тоже… Сердце пустое стало. Жить незачем… Исполнили мы твои поручения!
Глаза его бешено сверкали, это опять был опасный человек со шрамом.
– Поручения?! – вдруг в ярости вскочила императрица. – Неужто ты думаешь, что я давала бы поручения вам, если б вместо проклятых юбок на мне были ваши штаны?! Проклятие родиться женщиной! Вы были моими руками и глазами! Потому что баба! В этой стране, где баб презирают… где муж всему голова… я была…
– Исполни волю Гриши, матушка, – мрачно повторил Орлов.
Она быстро ходила по кабинету, пила воду стакан за стаканом. И вдруг успокоилась и проговорила с нежной улыбкой:
– Ну что ж. Коли вы стали так пугливы, герой Чесменский, и боитесь ездить мимо Шлиссельбурга, – она светски засмеялась, – теперь вам придется бояться ездить мимо Ивановского монастыря.
– Спасибо, матушка! – Орлов низко поклонился в ноги государыне.
– Ступай с богом, Ваше сиятельство, – ласково сказала императрица.Орлов вышел из кабинета. Тотчас открылась дверь в стене, и в кабинете появился молодой красавец Александр Дмитриевич Ланской, генерал-адъютант, новый фаворит императрицы. – Как странно, душа моя, – начала государыня, нежно глядя на молодого человека, – я сейчас подумала: Григорий Орлов и граф Панин всегда ненавидели друг друга, а умерли почти одновременно. Вот, должно быть, удивились эти люди, столь не любившие друг друга, тотчас встретившись на том свете!..
Орлов ехал в карете и весело разглядывал в окно весенние петербургские виды.
«Значит, Ивановский монастырь… Ишь, что задумала! Императрица Елизавета предназначала сей монастырь для призрения вдов и дочерей заслуженных людей. Вот и определила она туда ее собственную дочь. Кстати, игуменью там Елизаветой кличут. Значит, должна она будет обращаться к надзирательнице своей: «Мать Елизавета». Да, умеет повеселиться государыня!..» И граф расхохотался.
Эпилог. Последняя встреча
Прошло еще десятилетие, наступила середина девяностых годов. Век умирал. Уходила эпоха. Уже сошли в могилу и Вяземский, и Грейг, и Радзивилл, и Потемкин, а Екатерина и граф Алексей Григорьевич все жили. В Петербург графа звали редко, да и сам он туда не стремился. Но переписывались они с императрицей с удовольствием, и милостями она графа не оставляла.
«На днях я послала ему табакерку с изображением памятника во славу его и написала: “Я в табакерку насыпала бы табаку, батенька, растущего в моем саду. Но опасаюсь, что дорогою высохнет”».
В редкие наезды в столицу граф непременно бывал принят государыней.
Из записок последнего секретаря Екатерины Второй Александра Моисеевича Грибовского: «Граф Орлов хоть в отставке и живет в Москве, но находится в особой милости у государыни. Он пишет ей письма и всегда получает от нее ответы… В нынешний приезд граф привез к нам в Санкт-Петербург свою совсем молоденькую дочь Анну. Я никогда не видел графа прежде. Но по высокому росту, нарочитому в плечах дородству и по шраму на левой щеке я сразу узнал героя Чесменского».
– Проси… Проси Алексея Григорьевича!
Граф Орлов в аншефском мундире с шитьем входит в уборную государыни. Он ведет за руку девочку в белом кисейном платье, с великолепными бриллиантами.
– Боже мой… Значит, это она?! – восторженно и ослепительно улыбается императрица.
– Да… Дочь моя Анна. Мать померла сразу после родов. Сирота она у меня. Гувернера взял, воспитателей, да разве мать заменишь?..
– Слыхала, слыхала, что души в тебе отец не чает, – ласково говорит Екатерина девочке. – Ну, подойди ко мне, дитя мое!
Девочка, потупясь, испуганно подошла. Императрица нежно подняла ее лицо, целует в щеку и произносит торжественно:
– Твоему отцу мы обязаны частью блеска нашего царствования. Это он присоветовал нам послать флот в архипелаг и пожег турок.
Девочка совсем оробела, молчит.
– Ну, поиграй с собачками, – смеется императрица и милостиво указывает на двух левреток, лежащих в корзине. – Познакомься: это семейство сэра Тома Андерсена-младшего…
Анна
