своему. А тот наверняка звонит в четвертый отдел — отдел, занимающийся якудза. Мой начальник перезванивает мне через две минуты с указаниями. Выясняется, что это война за территории между двумя семьями. Война идет в другом месте, но этот якудза относится к семье, постепенно теряющей свои территории. Полицейский говорит мне, чтобы я все бросил и уходил оттуда. Я убегаю и вызываю «скорую», но когда она подъезжает, то якудза уже там нет. В доме только рыдающая жена, которой ничего не известно.
Через какое-то время к нам поступает информация о нескольких происшествиях в местных увеселительных заведениях. В соседнем районе разгорается война. И я не знаю, как быть. Как-то меня вызывают на разговор. Мой начальник, один офицер полиции более высокого звания, и еще один человек, судя по виду — якудза. Между офицером и этим человеком ощущается большое взаимное уважение. Человек говорит отрывисто и тихо. Кратко объясняет обстановку, описывает карту разделения территорий между семьями, обещает, что он наведет порядок на неспокойном участке, и извиняется за неудобства, причиненные жителям. Офицер вместе с якудза дают нам указания. Я не верю своим ушам. Они говорят о тайваньской опасности. Говорят, что тайваньцы — убийцы и преступники, они ни с кем не считаются, у них нет законов, как у якудза. Говорят, что полицейским тоже надо быть осторожными с ними. Меня тошнит. Я тоскую по той скуке, которая преследовала меня еще несколько дней назад, я толком ничего не понимаю, хочу уйти оттуда.
Через два дня меня вызывают на подмогу в соседний район Сакариба. Там что-то происходит. Мы патрулируем район, ходим между барами, номия, проверяем переулки, и тут я слышу глухой звук. Я захожу в переулок, и там, в луче света из отдаленного бара, на моих глазах пять парней давят человека, просто расплющивают. Они шепчут какие-то отрывистые слова на непонятном языке, китайском, наверно. Я убегаю оттуда, и меня рвет. Я знаю, что это не по мне. Может, за границей это обычное дело, но мы-то не привыкли к такому.
После того случая мне несколько раз приходилось встречаться с людьми из якудза. Меня выворачивает наизнанку, я не понимаю, как мог стать полицейским. До того момента мне казалось, что работа полицейского в Японии — это наводить справки, оберегать окружающих и помогать туристам. Но сейчас я ничего не понимаю. Я не смог полюбить людей из якудза, они казались мне такими грубыми, жесткими. Я знаю, мы такие же, иначе не были бы полицейскими, но якудза казались мне просто невыносимыми.
Потом меня повысили в звании, я стал офицером и был переведен в окружной центр. Сэнсэй, там я такого насмотрелся! Какое-то время я служил и здесь, на Хоккайдо. Вы знаете, Хоккайдо — это эпицентр грядущей войны, здесь идет война между семьями из Токио и Ямада-гуми из Кансая.
— Я знаю, — говорю я. — Наслышан.
— После нескольких встреч с якудза я начинаю видеть вещи, которых не заметил сначала. Я смотрю на этих людей — и понимаю, что мы, полицейские, похожи на них. Один любит хорошо одеваться. Другой жаждет любви окружающих. Я все больше и больше сближаюсь с ними. И тогда я начинаю выпивать. Сначала немного, потом больше, потом начинаю пить каждый день и помногу. В последующие месяцы я встречаюсь с другими якудза — и вижу якудза, сидящего во мне. Между ними нет большой разницы. Мне становится ясно, что я больше не хочу служить в полиции, где важны одни деньги. Не понимаю, зачем они, полицейские, борются и против кого. Но в то же время я осознаю, что мне все надоело. Однажды утром я просыпаюсь и не понимаю, кто я, откуда и что делаю в полиции.
И вот однажды меня увольняют. И через год я здесь. Благодаря профессиональным связям, как вы понимаете. Когда я звоню боссу Тецуя Фудзита, то он не задает вопросов. Говорит мне: приходи. Теперь я работаю здесь, и мне хорошо.
Какое-то время назад я ехал пьяный и врезался в грузовик. Тогда босс Тецуя Фудзита вызвал меня на разговор и предупредил, что если я продолжу пить, как раньше, то он меня вышвырнет. Пить или не пить, говорит он, это мое личное дело. Если я хочу разрушать свою печень, топить свои слезы и свои радости в пиве, он не будет вмешиваться. Но если я начинаю создавать проблемы окружающим, действовать вопреки интересам семьи, позорить якудза и всякое такое, даже мизинца моего будет недостаточно, и я вылечу из семьи. Я был полицейским, и поэтому в якудза мне светит прекрасное будущее. Но сейчас я должен проявить себя, так же как и в полиции. Якудзе нужны такие, как я. Сейчас я торгую льдом и вожу грузовик, но вскоре могу стать здесь важным человеком, например советником семьи по вопросам полиции. Здесь меня ждет большое будущее, а также деньги, много денег. Но я не могу бросить пить, хоть и должен. Ведь если меня отсюда вышвырнут, мне некуда идти.
Подходит Тецуя, у него на руках маленький Котаро, которому год и шесть месяцев, он широко улыбается. На Тецуя футболка с длинными рукавами, он не показывает наколки на пляже. Якудза подходит к Хисао, бывшему полицейскому, и бережно кладет Котаро на его огромное пузо. Присмотри за ним несколько минут, говорит он и уходит. Хисао, бывший полицейский, берет ребенка своей толстой неуверенной рукой, другой рукой пытается поставить кружку пива на песок.
— Если меня отсюда вышвырнут, мне некуда идти, — повторяет он.
Мы сидим на песке еще какое-то время, он все время болтает и рассказывает мне о себе.
И вдруг я ему говорю:
— Подожди, ты говоришь, что служил какое-то время на Хоккайдо. Когда ты здесь служил, слышал что-нибудь про босса Мурату Ёсинори?
— Мурата… как?
— Мурата Ёсинори. Он был боссом здесь, на Хоккайдо.
— Припоминаю кое-что, но надо сосредоточиться. Да, это тот, кому прочили великое будущее в якудза, но он упал. Почему упал, не помню. Мурата Ёсинори исчез. Мы, в полиции, тоже его искали. Говорили, что он со своими малочисленными бойцами останавливает проникновение Ямада-гуми на Хоккайдо. Как-то он исчез и потом появился снова. Из-за границы, по-моему. Может, из Бразилии, точно не помню. Спросите меня в другой раз, когда я буду трезв, хорошо?
— Я тебя трезвым ни разу не видел. Мне это важно, постарайся вспомнить.
— Почему он вам так важен, этот Мурата?
— Не он, а его брат. Его зовут Юки. Или Судзуки, Судзуки Таро: он поменял имя.
— Вы шутите, сэнсэй. Знаете, сколько Судзуки живет в Японии? Говорите, он сменил имя? Почему? Что у вас с ним? Он якудза? Это его настоящий брат или брат по законам якудза?
— Настоящий. Я подружился с Юки, когда он владел лотком в Токио. Вскоре он исчез. Я ищу его.
— Есть у вас хоть какая-нибудь информация о том, что с ним случилось?
— Очень мало. Мне известно, что он работал в игорном доме в Хакодатэ, что полиция и Ямада-гуми преследовали его несколько лет назад.
— Да, да, я начинаю припоминать, всплывает что-то смутное… Сейчас я не могу обратиться за помощью в полицию, но у меня остались там пара-тройка приятелей. Может, им что-нибудь известно. Я проверю и сообщу вам.
Через несколько дней Хисао звонит мне:
— Есть.
— Что есть?
— Кажется, есть кто-то, кому что-то известно о вашем человеке.
Сколько раз уже я слышал эти слова!
Мы встречаемся в сумеречном баре под названием «Охоцк» на окраинах Хакодатэ. Хисао сидит с человеком в тщательно отутюженном костюме. «Здравствуйте, приятно познакомиться». Человек протягивает мне визитку. Катаяма, финансовый советник, как я и думал. У него нет мизинца на левой руке, и на правой тоже.
— Мне кажется, я знаю вашего человека. Да, это брат Мураты Ёсинори, что взлетел и упал, ему прочили большое будущее в якудза. Мурата был храбрым самураем, выступил против Ямада-гуми. Сейчас никто не знает, где он. А тот, кого вы зовете Юки, его младший брат, не знал наш мир, не знал наших законов, ничего не знал. Он не знал, что такое гири, но при этом у него было гири от рождения, которому нельзя научиться. В тысяча девятьсот восемьдесят третьем году Юки избил одного чимпиру из Ямада-гуми в Сугамо, чтобы спасти своего босса Иэяси. Чимпира, может, умер, а может, и нет, мы точно не знаем. Но
