— Что же, как бараны, на новые ворота смотрите? — обратился к группе старший по годам, крепкий подросток в кожаной куртке и слегка сдвинутой на затылок кубанке.
— Слышали, что говорилось? Доигрались. Побарахолили, ну, а теперь — отец дьякон деньги на кон. Амба. Получай по заслугам.
Наперебой заговорило несколько человек.
— Это видно будет…
— Давай, расседлывай…
— Разводи коней. Чего, сгрудились?..
Из ближайшей к говорившему в кожаной куртке группы кто-то крикнул:
— Гришин! Командуй, кому куда…
Поддержали еще несколько человек:
— Ну, давай, давай, Гришин.
Гришин выжидал чего-то, посматривал на группу ребят, стоявших у забора и сарая.
Они столпились около приземистого парня с залихватским рыжим чубом, с глазами на выкате. Дружно гаркнули сторонники рыжего:
— Ваську Сыча за старшего… Какой такой Гришин?.. Не знаем. Сыча… Ваську Сыча…
Гришин и Сыч стояли друг от друга в тридцати-сорока шагах.
Сначала делали вид, что крики их не касаются. Потом медленно и одновременно посмотрели друг на друга. У Гришина в глазах спокойствие и уверенность, у Сыча — нескрываемая вражда.
За Гришина кричали две трети взвода, но сычевская компания работала каждый за пятерых и имела в этом гаме определенный перевес.
— Гри-и-шина…
— Сы-ы-ча…
— Гри…
— Сыча, Сыча…
Знакомый голос разогнал крик:
— Что случилось, чего кричите?
В воротах стоял комбриг.
Все моментально замолчали. Никто не отвечал комбригу.
Он перевел глаза от сычевской группы на окруживших Гришина.
— Ну, в чем же дело?.
— Вот тут спор пошел, кому быть за старшего, — смело выпалил кто-то из ребят.
Командир бригады улыбнулся.
— Бот в чем дело-то. Старшего кулаками хотели выбирать. Так, так. Ну, говорите, какие у вас кандидаты?
Закричали все сразу.
— Гришин…
— Сыч…
— Гришин…
— Сыч, Сыч…
Командир бригады не нуждался в показе конкурентов.
За кандидатов говорили расположение групп, кольцом охвативших своих избранников, да и петушиный вид обоих.
Однако он приказал.
— Гришин и Сыч, вперед ко мне шагом марш.
Оба вызванные вышли и остановились перед командиром бригады.
— Каждый из вас расскажет, кто он, откуда, как попал в часть, что делал до сих пор в эскадроне, а мы послушаем.
Ребята с двух сторон подвинулись еще ближе. Все притихли и настороженно ждали.
Гришин и Сыч молчали. Командир бригады обратился к Сычу:
— Начинай ты первый.
Сыч буркнул?
— Почему я первый? Пускай он говорит, — и мотнул головой в сторону Гришина.
Командир бригады твердо отчеканил:
— Нет, говори ты первый, а потом скажет Гришин.
Сыч что-то пробурчал под нос, потоптался на месте и нехотя сказал.
— Отца и матерь не помню. Они померли, я маленьким был. Меня взяла тетка к себе. Она ходила поденно работать — белье стирала…
Из группы сторонников Гришина раздались голоса.
— Чего же ты заливаешь? Тетка-то торговкой была… купчиха, что ли?
Сыч съежился, поглядел исподлобья на ребят, продолжал:
— Купчиха, — передразнил он, — когда работы нет, так торговала спичками. Когда пришли красные, я пошел в эскадрон. Вот и все, — похлопывая по сапогам плеткой, закончил Сыч.
Кругом молчали. Ничего не сказал, пристально посмотрев на Сыча, и командир бригады.
— Говори теперь ты, Гришин, — обратился он ко второму кандидату.
— Я из шахтеров. Шахтерами были и дедушка, и отец, да и до них еще их родители. В Горловке всегда работали, я там и родился. В одиннадцать лет пошел о отцом в шахту. Начал саночником, а в прошлом году, перед тем как итти сюда, ходил в забой. Отца белые убили. Мать померла, а дом сожгли. Когда пришли наши, я ушел к буденновцам. Все время во втором полку, в третьем эскадроне. Я окончил, товарищ комбриг, — сказал Гришин, высоко закинув голову и глядя, на командира бригады широко раскрытыми глазами.
— А чего же ты не скажешь, как взводного от смерти спас? — крикнул чей-то голос.
— Давай рассказывай, чего же ты?
Гришин взглянул на командира бригады. В глазах этого большого, крепкого, как дуб, человека, мелькала улыбка. Комбриг кивнул Гришину головой.
— Тут ничего особенного и не было, — начал Гришин. — Ходил наш эскадрон в атаку. Мне взводный приказал около себя держаться, говорил, как бы тебя не прикокнули белые. Я и держался. Взводного хотел срубить один офицер белый. Я был сбоку. Ну, и ударил его шашкой по руке. Больше ничего и не было, — краснея, смолк Гришин.
— Чего ж ты про комсомол, не говоришь? — кричали Гришины сторонники. — Ты ж комсомолец.
— Чего ж говорить, это все и так знают.
Нагорный, казалось, не слушал Гришина. Глаза его были сужены задумчивостью. Вдруг он поднял их на мальчика и, шумно вздохнув, произнес:
— Не все ты сказал про себя, Гришин. Не все. А не помнишь ли ты, как к твоему отцу ходил товарищ с черной длинной бородой? Он потом прятался у вас на чердаке, а ты ему носил шамовку, а от него разносил листовки по шахтам.
Гришин даже приземился, пристально всматриваясь в лицо командира, вслушиваясь в его голос.
— Забыл ты, Колька, как прибежал предупреждать бородатого дяденьку, что к вам в дом стучат сыщики, и как помогал бородачу спуститься в соседний двор. Много ты, парень, забыл… Ты…
Комбриг так и не кончил начатой фразы. Одним прыжком бросился к нему Гришин.
— Дядя Игнат, дядя Игнат…
На великую радость ребят и дежурных ординарцев Гришин повис на шее у комбрига, а тот облапил его своими сильными ручищами.
— Ура, ура! — громыхнули двадцать молодых глоток.
— Ура! — подхватили стоявшие у ворог ординарцы.
Комбриг бригады махнул рукой.
— Чего крик устраиваете? Отставить.
Крик смолк. Командир бригады показал рукой Гришину на место рядом с одиноко стоящим Сычом.
