Путеводитель по поэзии А.А. Фета

слез» М. Ю. Лермонтов (стихотворение «Ангел» [Лермонтов 1989, т. 1, с. 222]). А в лермонтовской поэме «Мцыри» показано трагическое разрушение гармонии неба и земли, и земная юдоль отпадает от мира небесного, погружаясь в «отчаянье тяжелого сна» [Лермонтов 1989, т. 2, с. 485]. В поэзии Фета эта неизменная романтическая антитеза тоже встречается. На ней строится, например, стихотворение «Ласточки» (1884):

Природы праздный соглядатай,
Люблю, забывши всё кругом,
Следить за ласточкой стрельчатой
Над вечереющим прудом.

Вот понеслась и зачертила —
И страшно, чтобы гладь стекла
Стихией чуждой не схватила
Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье
И та же темная струя, —
Не таково ли вдохновенье
И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный,
Дерзаю на запретный путь,
Стихии чуждой, запредельной,
Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

Небесная стихия, олицетворенная ласточкой, противопоставлена стихии земной (и как ее части — водной), чей символ — гладь пруда. Для ласточки опасно стремление к водной глади, которой она непричастна. Для лирического же «я» тщетно и запретно желание «зачерпнуть» влаги верхнего мира, символизирующей вдохновение[107].

Однако в пределах мира природного земля, растения, птицы, животные могли и не противопоставляться небу, как в «Пророке» и в «Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова: «звезды» слушают пророка, которому покорны существа пустыни, «тварь земная»; земля «спит в сияньи голубом» и «пустыня внемлет богу» [Лермонтов 1989, т. 1, с. 83, 85]. Но такой «союз» неба и земли исключает мотивы стремления вверх, прочь от земли.

В фетовском стихотворении одновременно работают «механизмы» разделения и слияния: свет контрастируете мраком, деревьям противопоставлены их вершины, но сливаются, посредством поэтических метафор в образе заката примиряются «огонь» и водная стихия (ассоциации с водой заре придает метафора «купают»). Деревья с их «венцом» уподоблены не только царям, но и прекрасным купальщицам. Этот смысл порождают метафора «купают», слово нега, в поэтической традиции окруженное эротическими смыслами и относимое к прекрасным женщинам. Одновременно деревья — это подобия маяков, горящих высоко в темноте, — такие оттенки значения созданы метафорой «огонь вершин».

Парадоксален зрительный облик деревьев и их тени: тень, которая как часть мира темноты должна ассоциироваться с землею, а пространственно и принадлежит земле, приобретает полу иллюзорный облик, наделяется признаками таинственности и безмерности и сравнивается со сном. Между тем ‘таинственность’ и ‘безмерность’ — это оттенки значений, входящих в поэтическое представление именно о мире небесном, равно как и поэтические ассоциации лексемы «сон» (‘легкость, воздушность’) принадлежат к смысловой сфере ‘небесное’.

Но тень от деревьев — безмерная — одновременно противопоставлена их тонкому «очерку» на фоне закатного неба. Этот очерк — словно подобие вечных нематериальных идей, слабыми размноженными отражениями, тенями которых являются предметы земного мира в философии древнегреческого мыслителя Платона[108] .

Строки «Как будто, чуя жизнь двойную / И ей овеяны вдвойне» напоминают тютчевский мотив двойной жизни. Так, у Ф. И. Тютчева в стихотворении «Лебедь» «двойною бездной» верхнего мира (неба) и нижнего (воды) окружен лебедь: [Тютчев 2002–2003, т. 1, с. 109]. Однако в тютчевской поэзии мотив двойной жизни представлен, как правило, в виде антитезы гармонии и хаоса, олицетворенной в образах дня и ночи (стихотворение «День и ночь» [Тютчев 2002–2003, т. 1, с. 185] и другие[109]).

Метр и ритм. Синтаксис

Стихотворение написано четырехстопным ямбом — самым распространенным размером русской поэзии, в смысловом отношении нейтральным (четырехстопный ямб не был закреплен за каким-то определенным кругом тем). Чередуются строки с женскими (нечетные) и мужскими (четные) окончаниями. Их метрическая схема соответственно: 01/01/01/01/0 и 01/01/01/01. Перекрестная рифма с женскими нечетными и мужскими четными стихами вообще характерна для фетовской поэзии[110], однако в этом тексте она словно получает дополнительную смысловую мотивировку, чередования рифм как бы отражают сам принцип двойственности, «двойной жизни», лежащий, в основе бытия.

Для ритмики стихотворения показательно отсутствие ударения на первой стопе в четвертом стихе: «И на огни его вершин» (метрическое ударение должно падать на звук а в предлоге на). Благодаря этому создается интонационное ускорение в строке, выражающее мотив полета, устремленности «огней вершин» в небо.

В стихотворении есть два сильных переноса — несовпадения границ строки и межстиховых пауз с границами синтаксическими и паузами, диктуемыми ими: «Как незаметно потухают / Лучи и гаснут под конец» и «С какою негой в них купают / Деревья пышный свой венец». Посредством первого переноса выделено слово лучи — одно из ключевых слов текста, с которым связаны такие значения, как ‘свет’ и ‘небесный мир’. «Выделенность» особенно заметна благодаря нарушению правильного порядка слов: должно быть «Как незаметно потухают и гаснут под конец лучи» или «Как незаметно лучи потухают и гаснут под конец». Одновременно ритмико-синтаксический перенос служит выражению мотива угасания лучей, интонационно «предвещая» наступление темноты, о котором сообщается во второй из двух строк.

Эффект второго переноса — иной. В строках «С какою негой в них купают / Деревья пышный свой венец» нет нарушения правильного порядка слов (последовательность слов купают деревья менее привычна, чем деревья купают, но вполне допустима нормами языка). Акцент делается на глаголе купают. Таким образом усиливается мотив упоения деревьев воздушной стихией.

Завершается текст синтаксическим параллелизмом строк, воплощающих мотив двойной жизни: «И землю чувствуют родную /И в небо просятся оне». Обе строки открываются союзом и, за которым следуют существительные в винительном падеже, а потом —