работают с ним, тоже им не владеют». Выходит, что закрытость, обособленность от мира, которая практически исчезла из нашей повседневной жизни, из науки исчезать не торопилась.
«Всем здравомыслящим людям понятно, что Российская академия наук и наши университеты разгромлены, потому что их громили много лет подряд, — говорил мне Оганов. — Еще сохранились очаги, где огонь теплится, где удается проводить исследования на мировом уровне. Но эти лаборатории — ничто на общем печальном фоне. А фон таков: у научных работников нет должной зарплаты, должного оборудования, должной мотивации для научной деятельности и, что греха таить, слишком часто отсутствует конкурентоспособный научный уровень».
Если в Росси нет класса ученых средних лет, самого активного и продуктивного, если ведущие ученые уезжают за границу и туда же стремятся молодые, если те, кто остался, в большинстве своем не выдерживают конкуренции и не могут выйти на передовой край науки, потому что слабо владеют английским языком, на котором публикуются передовые работы, то кто же пойдет в прорыв к светлому будущему?
Профессор Артем Оганов говорит, что без фундаментальной науки построить инновационную экономику можно, позаимствовав, например, чужие технологии. Но удержать лидерство, стать центром мирового хайтека — вряд ли.
Процесс превращения абстрактных фундаментальных знаний в конкретные технические решения, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни, напоминает пирамиду. Научные институты и лаборатории занимаются исследованиями фундаментальных законов окружающего мира, не задумываясь об их коммерческом применении. Так, шотландский микробиолог Александр Флеминг, изучая свойства стафилококковых бактерий и плесени, не предполагал, что все закончится появлением мирового рынка антибиотиков с многомиллиардным оборотом. Крохотный процент результатов фундаментальных исследований заинтересовывает людей, которые готовы думать об их практическом применении. Десятитысячная доля от этого процента превращается в удачные проекты, которые выходят на рынок. И уже совсем микроскопическая часть — в продукты, которые покоряют мир. Для того чтобы пирамида сложилось, тысячи Флемингов должны корпеть в лабораториях и заниматься исследованиями на деньги, выделяемые из государственного бюджета.
«Существует прямая связь: есть вода — есть крокодилы, нет воды — нет и крокодилов, — объяснял Оганов. — Даете деньги — появляются хорошие ученые и результаты, перестаете их давать — все исчезает».
В 2009 г. Артем Оганов поставил свою подпись под письмом, которое представители российской научной диаспоры за границей написали президенту Дмитрию Медведеву. С инициативой его написания выступили профессора Александр Беляев из Саутгемптона и Андрей Старинец из Оксфорда. «Все последние годы мы говорили о том, что русская школа теоретической физики, связанная с именами Ландау и Боголюбова, исчезла, — вспоминал Беляев. — Российские ученые рассеяны по миру, МГУ на 99 % работает вхолостую. Нас это сильно задевало, понимаете? Мы думали, обсуждали, чем можем помочь и как сделать, чтобы изменить жизнь молодого поколения российских ученых. Однажды за ужином решили, что напишем письмо».
Текст сложился примерно за неделю. Ученые писали Дмитрию Медведеву, что российская наука переживает катастрофу и процесс распада надо остановить. Они предлагали свои рецепты спасения: привлечь в Россию крупнейшие научно-технические проекты мирового масштаба, такие, например, как Линейный коллайдер, что послужило бы катализатором развития. Создать Российский институт высших исследований с привлечением государственного и частного финансирования, открыть в нем вакансии для крупнейших российских и зарубежных ученых на конкурсной основе в соответствии с международными стандартами и начать программу научных обменов. То есть фактически предлагали построить новую систему производства научных знаний, которая существовала бы параллельно с уже имеющейся.
«Чтобы избежать обвинений в личной заинтересованности, мы решили, что письмо должны подписать только те ученые, которые имеют постоянные позиции на Западе», — объяснял Александр Беляев. Под обращением, которое опубликовала газета «Ведомости», подписалось более 200 представителей российской научной диаспоры[56].
Дмитрий Медведев письмо прочитал, и, может, это было совпадением, но через месяц озвучил идею о Сколково. В Кремле словно действительно вняли призыву западной российской научной диаспоры. Правительство начало обсуждать список научнотехнических мегаобъектов, которые можно было реализовать в стране. Была озвучена амбициозная программа мегагрантов, по которой 80 ученых с мировым именем из России и из-за рубежа получат по 150 млн руб. на три года на создание в России исследовательских лабораторий. Согласно условиям программы, приглашенный ученый должен находиться в стране не менее четырех месяцев в году.
Физику-теоретику Александру Беляеву, не искушенному в нюансах российского электорального цикла, показалось, что в России, несмотря на все позитивные изменения, не вняли главному совету зарубежной научной диаспоры. Ничего не изменится, пока не будут открыты постоянные академические ставки для профессоров с зарплатами на конкурентном уровне, на которые в российские университеты можно было бы пригласить хороших ученых. Эти профессора должны иметь возможность отбирать к себе на кафедры аспирантов, также на конкурсной основе. В Британии аспиранты получают стипендию правительства — 1000 фунтов каждый месяц и еще 1000 фунтов в год для поездок на научные конференции. Это позволяет им, не отвлекаясь, заниматься наукой. «Мы их три года учим, — говорил Беляев, — а потом выпускаем в научный мир хорошо подготовленными учеными. Если не будет такой системы, то как восстановится преемственность поколений? Кто придет работать в Сколково? Приглашать ведущих ученых — это нормально, покупать же молодых ученых за границей для России — позор».
Несколько лет назад Китай запустил программу «100 талантов», по которой в страну вернулось 4 тысячи исследователей. Позднее стартовал еще более амбициозный проект — «1000 талантов», нацеленный уже на привлечение в Китай хороших зарубежных ученых. Годовая зарплата «возвращенцев» доходит до 150 тыс. долл., они получают хороший бюджет на исследования и еще 150 тыс. долл. в качестве подъемных на переезд и обустройство.
«Восстанавливают науку лидеры, а им надо платить, — считает Артем Оганов. — Если мы хотим восстановить научные школы, надо переманивать лидеров из-за границы и делать так, чтобы они считали своей Родиной Россию».
Но Россия, как известно, не Китай. Это там в одном и том же научном институте могут работать профессор-«возвращенец» с зарплатой в 150 тыс. долл. и китайский профессор с зарплатой в 2 тыс. долл. в год, и, как утверждают очевидцы, последний будет с пониманием относится к ситуации. Потому что китайцы верят, что возвращение ученых поднимет науку на качественно новый уровень и со временем у всех зарплаты станут большими. Но способен ли на подобное понимание российский научный мир? Судя по реакции научного сообщества, не совсем. Например, вице-президент РАН академик Александр Некипелов заявил, что поощрение «возвращенцев» неприемлемо, так как приводит к разделению исследователей на людей первого и второго сорта. Тем временем профсоюз РАН (существует и такой!) продолжал выступать с требованием повысить зарплаты всем российским ученым в пять — десять раз.
Физик Александр Беляев, который всего добился на Западе, готов был вернуться в Россию, если для него на Родине нашлась бы постоянная ставка, и на зарплату, меньшую, чем он получает в Британии. Артем Оганов, который всего добился на Западе, тоже готов вернуться. Он уже поработал в Новосибирске, выиграв грант на совместный научный проект, подал заявку на создание лаборатории по мегагранту. «Россия как страна ничуть не менее привлекательна, чем любая другая, — объяснял Оганов. — Все страны, по сути, одинаковы, если вы имеете возможность для работы и комфортной жизни. В Америке тоже много бедных людей, но она привлекает ученых со всего мира потому, что создает достойные условия для жизни и работы, предоставляя при этом определенную свободу действий. Если Россия чем-то и пугает, то разве что климатом, неопределенностью и отсутствием гарантий».
В целом, диспозиция на сколковском фронте складывалась крайне запутанная. Маша Новикова собирала чемоданы, чтобы уехать к хорошим ученым. Те, в свою очередь, готовы были паковать свои и ехать поднимать российскую науку с колен, если им предложат постоянные ставки и достойные условия. И пересечься в одной в одной точке у них никак не получалось.
