раздражители, вызываемые сочинениями, которые само оно использовать не может: например, мазохизм и садизм соответственно в сочетании с послушанием и военной кровожадностью очень даже желанны. Его выводы совершенно идентичны тем, что я собирался высказать в свою очередь; к несчастью, я слишком горд, чтобы отказаться от выступления. Я совершаю, кстати, типичную ошибку начинающих участников конгрессов: исхожу из предположения, что кто-то жаждет услышать мое мнение. Но я не одинок: почти все делегаты читали лекции вместо того, чтобы сделать пару кратких замечаний в связи с обсуждением. В то время как я уверен, что проговорил всего минут пять, оказывается, что я растянул речь на четырнадцать минут и вынужден импровизировать с сокращениями, чтобы не утяжелять выступление. Ну что ж, я старался, как мог, недовольно думаю я, возвращаясь на свое место. Заседание журчит дальше. В конце Ф. задает принявшей католичество Мюриэл Спарк вопрос: каково ее мнение о списке запрещенных книг? Она дает короткий и четкий ответ: список запрещенных книг — это потерявший всякий смысл вздор, который нужно как можно скорее отменить. Затем по залу пробегает дрожь волнения: слово дают Генри Миллеру. Что же расскажет нам великий вольнодумец Западного Полушария?
Ну, а если эта женщина вдруг, конечно, очень по-мещански, любит своего довольно ревнивого супруга и не хочет ему изменять? Или — но о такой возможности этот самовлюбленный петух даже и не подумал
Второй вопрос публики адресован югославской делегации и касается приговора Джиласа[80] к шести годам тюрьмы за книгу «Разговоры со Сталиным». Петар Шегедин[81] по-французски углубляется в ответ на этот вопрос. Его аргументация длится, как минимум, четверть часа и полностью выдержана в стиле: «еще в 1836 году рабочий класс Югославии решил, учитывая то и заботясь об этом» и так далее. Ответа от них не дождешься, зато всегда получаешь доклад в духе исторического материализма, который никому на хрен не нужен и, более того, не содержит никакой внятной связи с самим вопросом. В сущности, в этом вся проблема с коммунистическим блоком: приглашать этих людей или нет? В целях политического престижа, наверное, лучше приглашать. Но с практической точки зрения с тем же успехом можно писать в разные столицы под копирку. В Югославии невероятные проблемы с транспортом, сообщает нам Шегедин. Я не верю всем этим сказочкам о либерализации и возрастающей толерантности коммунистического режима, которые нам рассказывает «Зеленый Амстердамец»[82] на протяжение уже лет десяти и которые не подтверждаются ни одним конкретным фактом. И пока упомянутый режим присылает обычный контингент, подобранный из упертых кретинов, с которыми невозможно разговаривать. После того, как Шегедин выкричался, я прошу слова, только потому, что хочу спросить, насколько арест Джиласа облегчил решение проблемы с транспортом в Югославии, но мне отказывают в просьбе и закрывают заседание. Югославская делегация может, как и в первый день, разнервничаться. (Я забыл об этом тогда написать: в первый день заседаний югославы угрожали, что уедут по причине предоставления слова члену их делегации без предварительного одобрения их председателя. Мой комментарий был: «соглашайтесь сразу!» Самое мерзкое то, что многие люди ради сохранения хороших отношений с коммунистами принимают и применяют гангстерские коммунистические нормы.)
—
Действительно, зачем? Почему те, кто в марте согласились приехать и лишь за несколько дней до начала конференции прислали отказ, должны получить благодарность за их наглость и ложь? Сингх мямлит что-то невразумительное о сосуществовании и тому подобном.
Поскольку до сегодняшнего дня на каждом собрании не хватало времени, руководство наконец перешло к регламентированию выступлений, то есть отвело по пять минут на каждого оратора. Одним из первых выступает Ника Туччи[87] из Соединенных Штатов. (Произносится как Тутси.) До сих пор он, насколько мне не изменяет память, еще ни разу не выходил к микрофону, но никто не избежал его Видимого Присутствия. Я никогда не подходил к нему ближе чем на расстояние двух-трех метров, но если я кого-то и ненавижу всеми силами моей в данный момент усталой души, то именно это ожившее клише. Вам наверняка знаком этот тип: раньше, лет двадцать тому назад, такие носили широкополые шляпы. В амстердамском сообществе художников «Круг» их можно было и дюжину встретить. Если это художник, то у него, кроме жены, имеется еще и любовница, и дочка любовницы впридачу, и все три дамы души в нем не чают, и живут они в громаднейшей мастерской все вместе, без малейшего разногласия, за исключением диспута на тему того, какую вкуснятину приготовить для их художественного полубога. (Он обожает креветки, но так как чищенные креветки дорого стоят, дамочки чистят их сами с поразительной скоростью — он не умеет, «такая возня», — даже не обращая внимания, с каким неуемным чревоугодием он эти креветки пожирает.) Не сказать, что он совсем не образован в области поэзии, к тому же замечательно читает речитативом. (Одна из его сожительниц охраняет вход, чтобы никто не разрушил волшебство неожиданным появлением.) Он считает, что социализм может праздновать победу и что должен быть положен конец эксплуатации классом имущих. Часть своей громадной мастерской, за которую он платит 71,40 гульденов в месяц, он пересдал: среднюю по величине комнату всего за 115 гульденов одному журналисту, а прачечную, в которой можно готовить, — со скидкой, за 145 гульденов отдал балетному танцовщику и актеру; естественно, оплата за газ и свет отдельно. Если на улице дождливо, то он надевает плащ, но руки в рукава не вдевает. Поэтому он не ходит, а шествует.
Ника Туччи шествует, на голове у него не волосы, а локоны, и он не расстается с жирным клеенчатым плащом, рукава которого и вправду висят. Он все время вьется вокруг Мэри Маккарти, которой, говорят, его
