обследовании дочери, решила вернуть девочку в семью, то получила в инспекции отказ: «Поскольку вы согласились — обратной дороги теперь уже нет». А еще позже, уже в начале октября, отец увидел свою дочь гуляющей поздним вечером по улицам Роттердама. И не одну, а в компании вполне взрослого мужчины. После чего немедленно бросился в приют, куда вызвал также мать и дедушку. В результате вернувшаяся с прогулки Ира была «всеми правдами и неправдами» и, очевидно, против ее воли увезена из приюта к матери. Но, оказавшись дома, устроила скандал и сообщила в детскую полицию («и такая в Нидерландах есть»), что «пытается уйти из дома, но ее не выпускают». Приехавшая «детская полиция» встала на сторону подростка.
«Мы сразу же подъехали в центральное отделение полиции. А там удивились: а зачем вы вообще ее отдали? Вы же не криминальные элементы, не алкоголики, не наркоманы. Нельзя, говорят, было отдавать. А как не отдашь, когда ее полиция забирает?.. Так все вернулось на круги своя. Мы дома, дочь — в приюте…»
Потом, правда, оказалось, что из приюта этого Ира тоже сбежала и какое-то время жила, с ведома инспекции, в семье подружки-одноклассницы, той самой, которая, по мнению Г. Пастернака (а также их школьной учительницы), Дурно влияла на девочку. Беспокоящимся же родителям инспекция сообщила, что их дочь находится под присмотром в «секретном месте». И, поскольку без согласия родителей срок подобного «секретного пребывания» законом строго ограничен, передала дело Ирины в вышестоящую инстанцию — комиссию по делам несовершеннолетних (предполагавшееся первоначально медико- психологическое обследование девочки в результате так и не состоялось, сама она на какое-то время перестала посещать школу). Все это время Григорий и Ольга шлют «во все возможные инстанции», включая комиссию, полицию и редакцию юридической газеты, жалобы на незаконность действий инспекции и требуют вернуть им дочь.
«По закону ты никто, только биологический отец…»
Вслед за тем, уже в конце октября, т. н. «детский суд» принимает решение о «временном частичном лишении Ольги родительских прав», а затем отдает (сроком пока на три месяца) по-прежнему избегающую родителей Иру под наблюдение и опеку государства (вследствие «непосредственной и серьезной опасности для ее физического и нравственного состояния» и с назначением девочке опекуна).
Родители же, отныне и впредь, настойчиво оспаривают как оправданность судебных решений, так и вообще правомерность всех действий инспекции и комиссии, а также фактическую точность предъявляемых ими материалов (в первую очередь тех, которые фигурировали в судебных разбирательствах). И используют при этом все — и личные контакты, и письменные обращения (в том числе в правительство, парламент и к самой королеве).
Обращается, например, дедушка, отец Григория, в министерство юстиции с просьбой вернуть внучку домой. В ответе сказано, «что судьи в Нидерландах независимы, и никто не вправе ими командовать». Сходный, хоть и более развернутый и юридически выверенный, ответ получают писавшие в министерство родители.
Или, уже в январе 1999 года, идут Григорий и Ольга в районную полицию — хотят подать жалобу на работников комиссии по делам несовершеннолетних, предоставивших в суд «фальшивую информацию». Их, родителей, переправляют в «отделение полиции по работе с подростками», где предстоит беседа с двумя полицейскими.
«…Я объяснил Кромдайку, что мы хотим сделать заявление на работников комиссии о подаче ложных сведений судье. В ответ мне: «Заткни пасть, иначе вообще выгоню. По закону ты никто, только биологический отец»… Второй полицейский сначала молчал. А потом вдруг тоже стал кричать и угрожать: «Будете много выступать — и второго ребенка заберем». Теперь кричали оба. Обзывали дочь стервой и сволочью. И что мы тоже непонятно кто, и «это вам не Россия»…
Кроме всего прочего, в этом отделении, когда они на нас орали, была произнесена и такая любопытная фраза: «Это ненормально — вы разведены, но ведете одну линию относительно воспитания детей…»»
С другой стороны, многие граждане Голландии (как коренные жители, так и из иммигрантов) пытались оказать Пастернакам посильную помощь — письменными свидетельствами того, что семья девочки Иры «нормальная», или Добрыми советами, куда еще ее родители могут обратиться. Но контактов с Ирой у Григория с Ольгой нет практически никаких («написать родной дочери мы не имели права»), хотя плату за пребывание в приюте с них взимают исправно. Не известно родителям и точное местопребывание ребенка. Впрочем, в декабре любящий дедушка получил от внучки поздравительную открытку с успокоительными сведениями: Ира сообщает, что волноваться за нее не надо, поскольку наркотиков она не употребляет и проституцией не занимается. А ее отец тем временем, продолжая борьбу за возвращение дочери, накапливает материал о деятельности органов по делам несовершеннолетних и «детских судов» в Голландии и постепенно переходит ко все более широким и смелым обобщениям.
«В своих письмах мы сетовали не только и даже не столько на то, что девочку забрали из семьи, айна то, что она не посещала школу, что ребенка лишили всего: и нормальной учебы, и кружков, и непонятно, что будет с ней дальше. То есть лишили нормального будущего в угоду амбициям социальных работников, не желающих признать свою неправоту. Всех, кому мы отправляли факсы и письма, мы просили о встрече, чтобы подробно рассказать и показать факты беззакония. Но инстанции вновь и вновь писали нам стандартные ответы, а все наши жалобы пересылались тем, на кого мы жаловались, — и все оставалось по-прежнему».
Психологическое гестапо
При этом письменные характеристики, даваемые униженным отцом разрушителям его семьи, становятся чрезвычайно резкими; например, в своем первом обращении в Европейский суд по правам человека (начало 1999 года) Г. Пастернак именует пресловутую комиссию «психологическим гестапо», а всю систему ювенального надзора и ювенальной юстиции в Нидерландах — «сплоченной бандой преступников», которая незаконно «похищает детей у родителей путем обмана и подделки бумаг», еще и наживаясь на этой деятельности.
«Я писал, что люди в платьях судей лишают родителей детей, а детей — родителей. Эти организации ссорят семьи, вместо того чтобы их мирить, как декларируется в брошюрах. «Миротворцы» делают так, что потом дети и родители видеть друг друга не хотят. Я уже знал, я видел и голландские семьи, пострадавшие от произвола инспекции…
Детей отбирают либо у иностранцев — их используют как дармовую рабочую силу, либо у богатых голландцев — из них можно сосать деньги. И лишают их этих денег. Они уходят на переписку, на адвокатов, на содержание детей в приютах. И родителей попросту раздевают: те остаются без средств, но детей они до 18-летия так и не видят. А после 18-летия эти дети, завидев родителей, просто убегают от них…»
Ну, а мать девочки доходит в своем письме в голландский парламент даже до угрозы покончить жизнь самоубийством. После этого Ольгу посещает вполне доброжелательный парламентарий, но результат их многочасовой беседы все тот же — представительные органы изменить судебное решение не могут. Сходный ответ приходит и из администрации королевы.
Наконец, 13 января 1999 года проходит очередной суд (три месяца «временного предварительного опекунства» истекли, и надлежит решить, что будет с подростком дальше).
«Адвокат отправился с нами в суд…
Он говорил: для семьи случившееся — тоже трагедия. Они втянулись, как в пылесос, в непонятную для них неразбериху. Колесо юстиции крутится и делает всем больно. Надо прекращать.
Адвокат рассказал, что пообщался и с родителями, и с их окружением, со знакомыми, с сослуживцами. Все в один голос утверждают, что в семье все было нормально, и недоумевают, почему
