Вечером этот же конверт, но уже без денег, возвратился к Володе. В нем лежала записка:
«Уважаемый Владимир Иванович! Сердечно благодарю Вас за помощь. Приходите к нам в гости 14 июня в 17 часов. Мы отмечаем день рождения нашей Лизоньки. Хочу познакомить Вас со своей семьей».
Далее следовал адрес.
Смешная эта Зоя Павловна. Она и не подозревает, что его встречи расписаны на месяц вперед. 14 июня… это будет суббота, он едет в гольф-клуб. Обещал деловому партнеру. После гольфа все пойдут в баню, там и начнутся главные разговоры о делах. Наутро проснется с тяжелой головой. Хорошо, если один… Хотя можно этого избежать: в гольф-клуб с утра, а потом к Зое Павловне на детский праздник. Освободиться к пяти вполне реально. А разговоры? Собственно, там ничего не решится, будут обсуждать хорошо известное. Просто привыкли, что у него нет личной жизни, вернее, что он один, без семьи, и приглашают как старого холостяка. Слава богу, хоть сватать активно перестали. К этому он их приучил.
За десять дней он успел побывать и на Востоке, и на Западе. Восток он переносил хуже. Как правило, трудно восстанавливались биоритмы. В пятницу он возвратился из Сингапура. Утром в субботу, превозмогая накопившуюся усталость, поехал в гольф-клуб, промок, продрог, поколотил по мячу, забив в лунку последний, распрощался с партнерами и уехал в Москву. Охрану на выходные он отпустил.
Дома принял душ: горячая вода из водонагревателя текла тонкой струйкой, а центральную систему, как всегда летом, отключили. Степанков замерз еще больше, крепко растерся полотенцем, надел выходной костюм, сунул в портфель бутылку виски (на всякий случай!), деньги, мобильник. По дороге купил большой букет — светлые розы — одиннадцать штук.
Степанков не любил новые дальние районы. Ясенево вообще-то не было особо дальним районом. Даже окраиной перестало быть лет десять назад. Черемушки теперь вовсе центр. «Это вы, провинциалы, живете в центре», — иронично говорила Лариса. Джип «Чероки» лихо повернул во двор и встал у подъезда.
Степанков вбежал с букетом в обшарпанный и разрисованный граффити подъезд, нажал кнопку на двери, обитой темным, под кожу, материалом. Звонок затренькал, и дверь распахнулась. В освещенном из коридора дверном проеме стояла молодая женщина. Светлые длинные волосы, легкий макияж на бледном худощавом лице, маленькое черное платье. Ну прямо героиня из времен итальянского неореализма: Дзаваттини, Висконти, Де Сика, Росселини… А, конечно… это Анна Маньяни… В молодости. Уж очень черты лица схожие!
— Проходите, — улыбнулась «Анна Маньяни в молодости», — я Мила, мама Лизы. — И пока пробирались по коридору на шум в комнате, скороговоркой, шепотом продолжала: — Я вам очень благодарна. Очень. Вы не представляете, насколько. Вы нас так выручили, так выручили… Расписку я подготовила. Без расписок денег сейчас не дают? Да? — Все это не требовало ни подтверждения, ни отрицания со стороны Степанкова. — Пойдемте, гости уже в сборе.
Девушка говорила слова благодарности, но как-то сухо, безразлично. Видимо, она старалась этим подчеркнуть, что мы, мол, сегодня бедные, но знавали времена и получше. Степанков собрался было что-то сказать, поднял глаза и… увидел ее макушку прямо перед глазами. Макушка была неопределенного темного цвета, а дальше волосы спадали уже светлыми, льняными прядями.
Темные у корней волосы, как шапочка, закрывали середину головы. Беседовать с затылком Степанков счел для себя неудобным. Странная особа.
Комната оказалась небольшой, букет в руках Степанкова казался здесь огромным. Громко играли на фортепьяно. За инструментом, спиной ко всем, сидела черноволосая девочка, лица ее он не видел. Худые локти энергично двигались, длинные волосы скользили по натянутой, как струна, спине, когда она встряхивала головой. Мила взяла букет, ушла с ним на кухню и быстро вернулась, неся цветы в керамической вазе.
Володя огляделся. На стульях, вдоль стен, сидели взрослые, в основном женщины. Они внимательно слушали юную пианистку. Середина комнаты была свободна. В одном углу стоял низкий столик с разноцветными бутылками, сладостями, тортом, пластиковыми яркими стаканами, очевидно, для детей, в другом, у открытого балкона, — обычный стол под белой скатертью, для взрослых. На подоконнике в вазах — тюльпаны и нарциссы.
Растаял последний аккорд, музыка смолкла. Девочка продолжала сидеть, опустив руки на клавиши. Гости захлопали. Дети стали шумно усаживаться за свой стол.
Зоя Павловна подхватила, взяв под локоть, Владимира и вывела его на середину комнаты.
— Прошу знакомиться, друзья мои. Представляю — Владимир Степанков, мой молодой друг. Он совершенно неожиданно появился в нашей жизни. Вы знаете, что я верю в чудеса, и немного надо мной посмеиваетесь. Однако Володя — живое подтверждение моих, так сказать, суеверий. Больше ничего не буду говорить, а то разревусь. Я уже и сейчас… Володя, вы меня простите, представлять в отдельности каждому не буду. Сами, сами… как-нибудь…
Тем временем Степанков краем глаза видел, как Мила подошла к пианино, взяла дочку за руку и отвела к детскому столу. Девочка (в больших для ее хрупкого, узкого лица очках) держала голову опущенной, и темные волосы опять не позволили рассмотреть ее как следует. На ней было темно-синее бархатное платье с белым воротником, и она казалась маленькой принцессой. Двигалась она уверенно, и мать отпустила ее, подтолкнув к низенькому стулу. Мимолетом она потрепала по голове шустрого мальчишку, сказала несколько не услышанных Степанковым слов, как будто скомандовала детям приступать, и тут же, оказавшись среди взрослых, стала обносить их подносом с бокалами. При этом говорила как бы и тост:
— Дорогие друзья! Сегодня у нас день рождения Лизоньки. Ей исполнилось тринадцать лет. Она уже взрослая! Мы поздравляем тебя, доченька! Сегодня один из лучших дней моей жизни. — Она бросила внимательный взгляд на собравшихся. — Дорогие взрослые! У нас, как видите, несколько тесновато, потому мы и модничаем: решили устроить фуршет. Берите тарелочки, берите все, что нравится, угощайтесь… Милости просим!
Нестройно зазвенели бокалы, загремели тарелки. Блюда с маленькими румяными пирожками, на листьях салата разложены бутерброды. Шампанское, вино. Ничего крепкого. В этом доме не пьют водку, а на коньяк нет денег. Однако дом, похоже, с претензиями. «И что это меня сюда принесло? Благодетель хренов. Хотел же только поздравить и быстро уйти. Дел действительно полно. Но их, с другой стороны, всегда полно. А здесь как-то не по себе, неловко и — и… хорошо».
Мила скользила между гостей и, казалось, была одновременно всюду: угощала взрослых, не забывала и детский стол, принимала поздравления, благодарила за подарки.
А от Степанкова не отходила Зоя Павловна:
— Володя, попробуйте эти пирожки. Это пекла я. С капустой, с луком и яйцом. А вот с мясом. Лизонька родилась в июне, и мы всегда печем к этому дню пирожки с зеленым луком и яйцом. Это как начало летнего сезона. Вы позволите, я познакомлю вас с Лизонькиным учителем. — Она подвела Володю к кругленькому лысому мужчине в вытертом до блеска костюме. — Дмитрий Сергеевич учит нашу девочку со второго класса.
— Очень, очень приятно! — Кругленький дяденька поклонился и внимательно посмотрел на Степанкова голубыми кроткими глазками. — Да, да, Зое Павловне и Милочке есть чем гордиться. — Он взглянул на Лизу. — Девочка очень-очень талантлива и крайне, крайне трудолюбива. Талантов много. Каждый ребенок талантлив. По-своему, конечно. Особенно девочки, знаете ли… К нам приходят невероятно, невероятно талантливые дети. Но… они не умеют работать! Нет, нет, не потому, что ленивы. Просто не могут… физическая, знаете ли, организация иная. Время, время такое. Вот, например, ничего не могут учить наизусть. Просто не могут, и все тут. А у нас, знаете ли, память нужна. Механическая память, понимаете?
Голубоглазый Дмитрий Сергеевич задумался, устремив взор куда-то в пространство и, казалось, совсем забыв о собеседнике.
— А что, дети в разные времена разные? — спросил Степанков для поддержания разговора. — Вы действительно считаете, что у Лизы талант, большие способности? — понизил он голос.
Дмитрий Сергеевич очнулся, недоуменно посмотрел на него, словно припоминая, откуда он
