переплывут… Если целы…
Фельдфебель смотрел через амбразуру дота, что выходила прямо к реке — синяя гладь подступала прямо к бетонной стенке приземистого сооружения. Эстония — страна небогатая, а потому вложить большие средства в сооружение оборонительной линии не могла.
Главная надежда была на Нарову, что широкой лентой преграждала путь. Глубокая, да и вширь на сто с лишним метров река с крутыми берегами по этой стороне являлась серьезным препятствием для наступающих.
Южнее Нарвы, вплоть до Чудского озера, переправиться невозможно — топи и болота, дорог нет, как там наступать? Мост в самой Нарве, под прикрытием старых бастионов и дряхлых от древности стен Ивангородской крепости. Он один и уже подорван.
Потому выйти на эстонский берег можно только в двух местах, где крутые откосы на коротких участках становятся пологими — как раз чтобы протянуть понтонные переправы и пропустить танки с техникой: у мыса, в трех километрах севернее города, там, где стоит памятник над могилой гвардейцев Петра Первого, что единственные из русской армии устояли в 1700 году под натиском шведов, которых вел молодой король Карл. И чуть дальше на север, под песчаной горой, у ручья, который и речушкой назвать язык ни у кого не повернется.
Миновав этот высокий песчаный холм, с верхушки которого Нарва виднелась как на ладони, танки и машины могли сделать рывок по проселку через поля, обойти город и выйти на магистраль, по которой до Таллина три часа ходу для быстроходных русских танков БТ-7.
Именно здесь, по обе стороны от ручья, и были сооружены эстонцами бетонные коробки размером с маленький дачный домик, врыты в берег, тщательно замаскированы, да так, что перед амбразурами остались расти кусты и торчали камыши. Впрочем, растительность помехой не служила — первая же лента, выпущенная из «максима», срезала бы все, не оставив даже голых прутьев.
Дальше, чуть за горой, были давно отрыты окопы полного профиля, которые занимала рота «Кайтселлита» с двумя маленькими орудиями ПТО, последняя надежда преградить переправившимся красным путь на запад.
В доте не было слышно даже дыхания солдат, настолько там сгустилась тишина. На той стороне реки, на откосах, появились солдаты в рыжих, выгоревших на солнце гимнастерках.
— Советы пришли!
Клатер усмехнулся, рассматривая красноармейцев через прицел станкового пулемета, что хищно нацелился на ту сторону. Эстонский берег молчал — солдаты и кайтселлитовцы, всего полторы тысячи человек, занимавшие длинную пятикилометровую оборону, имели приказ открыть огонь, когда советские войска начнут переправу.
Эстонцы успели подготовиться — к их великому удивлению, приграничную полосу на той стороне реки, предполье, так сказать, красные проходили почти полные сутки, хотя от пограничных столбов до Ивангорода два часа неспешного стариковского хода, да еще на костылях.
То ли заминированные дороги им не по нраву пришлись, то ли погранстража с егерями сопротивление ожесточенное оказали. Ведь ту узкую полоску земли, выторгованную в двадцатом, специально для этой цели готовили — там никто не селился, вместо дорог проселки, вместо жителей стражники да егеря.
А может, просто не приняли в расчет красные генералы, что чудь белоглазая, чухонская сволочь, сопротивление оказать решится? Так же они с финнами воевать начинали, неужели та война их так ничему и не научила, и они решили вторично на грабли наступить?
Мысли проносились в голове быстро — фельдфебель с каждой секундой все более убеждался, что красные готовились не к войне, к прогулке. Понтонов и саперов пока не было видно.
Урча моторами, к реке сползли три танкетки с вращающимися пулеметными башенками. Красноармейцы спустили на воду с десяток лодочек, и это все приготовления. Нет, десятки солдат лихорадочно суетились, готовясь форсировать реку на подручных средствах, бросая в воду сухие лесины…
— Это не бой, а избиение!
Клатер сплюнул — нагревшийся «максим» отдавал жаром. В доте было не продохнуть от порохового дыма, все тяжело дышали. Через реку так никто и не переправился, да и на той стороне не было никого видно — попав под плотный пулеметный огонь, красноармейцы попрятались в лесу, который, к их счастью, рос прямо у берега. Только десятки трупов остались немым свидетельством пренебрежения противником.
И еще одним памятником начальственной глупости стала маленькая танкетка, что выползла на эстонский берег, да там и застыла, расстрелянная в упор из противотанкового ружья. Две другие, и все лодки, переполненные бойцами РККА, пошли под синие воды медленно текущей Наровы.
Вид солдат, двигавшихся по дороге, обрадовал генерала — он испытал прилив гордости за них. Да и те сразу узнавали «Шнелле-Хайнца» (Гудериан давно, с Польши, знал, как его называют за глаза), махали приветственно руками и что-то кричали.
Жара стояла изнуряющая, а потому кителя были расстегнуты, рукава засучены, а каски висели на поясах. Многие снимали даже кепи, но ему ли делать замечание за такую вольность в одежде победителям поляков, бельгийцев, англичан и французов?!
Солдатское нутро уже поняло, что войне конец, радовался этому и Гудериан, ведь один его сын воевал в разведывательном батальоне, где смерть всегда ходит рядом с храбрецами, а второй уже лечился от полученного ранения, к счастью, не очень серьезного. И он как отец двух молодых офицеров не мог не радоваться окончанию боевых действий, время которых уже исчислялось считаными днями.
Ведь французские генералы не могли не понимать, что дальнейшее сопротивление бессмысленно и приведет только к напрасным потерям. Зачем им гибель тысяч молодых французов, ведь это будущее страны, и так обескровленное в прошлой бойне?!
Генерал Вейган и маршал Петен не могут не понимать бесцельность продолжения войны, ведь неспроста они не стали защищать столицу, объявив Париж «открытым городом», после чего правительство бросило ее и, презрев долг, позорно удрало в Бордо.
Швейцарский офицер и двое солдат, стоявшие на той стороне, четко отдали воинское приветствие германскому генералу, и Гудериан ответно поприветствовал их, резко бросив, словно во времена своей кадетской молодости, ладонь к фуражке.
— Герр генерал, получена радиограмма из ставки, — к нему подбежал запыхавшийся адъютант.
— Что там?
— Фюрер отмечает ошибку в вашем рапорте! — офицер скривил губы в улыбке. — Так и написано. Указывается, что вы, наверное, имели в виду Понтелье-на-Соне!
— Ох уж эти ошибки, — усмехнулся Гудериан. — Вчера авиация Лееба разнесла понтонный мост, который только навели мои саперы. А через два часа извинились, ибо в штабе группы армий «Ц» на той стороне «линии Мажино» не предполагали столь глубокого прорыва наших танков. Теперь и фюрер указывает мне на «ошибку». Немедленно радируйте ответ!
Генерал задумался на секунду, затем улыбнулся, снял фуражку и пригладил платком волосы, снимая въевшуюся в них пыль.
— «Никакой ошибки нет. Я лично нахожусь в Понтарлье на швейцарской границе!» Добавьте подпись и отправляйте!
— Мы вылетим с вами в Компьен немедленно, раз это место выбрано для переговоров о перемирии. Я посмотрел условия о перемирии, написанные вами, Манштейн. Вы неплохо поработали, генерал, и учли мои пожелания. Нам не стоит ущемлять честь побежденных — они сегодня враги, но завтра могут быть союзниками.
— Вы так считаете, мой фюрер?!
— Да, Манштейн, — Андрей скривился в ухмылке — внутри души Гитлер начал брызгать слюной, не соглашаясь. Вот только поделать ничего не мог, лишь изредка вот так выплескивать эмоции.
— Всю свою историю Франция всегда враждовала с Англией. Всегда, генерал. Но истощила себя в
