Спасти Каппеля!

боевого Красного Знамени вручил.

Немец громко пошутил, но именно эти слова вывели Ермакова из размышлений, и он внимательно посмотрел на Фомина. Тот усмехнулся, возле уголков губ собрались горькие складки.

— Чекист в Перми черной магией занимался, шахту в некрополь превратил, сотню душ умертвил. «Враги народа», понятное дело, старые и малые. Но даже их смерть вторично использовал — с их помощью врата открыл.

— Понятно, — Ермаков жестко усмехнулся. — Они всегда к эзотерике тянулись, Шамбалу все искали. Рерих, Бокий и прочие.

— Этот открыл, а с той стороны мы! Тоже на мертвых, в болотине сгинувших. Вот так-то! А там мы Мойзеса за шкирку и взяли!

— А что ж не того?! Патрон пожалели?

— Я слово ему дал! Матросов его в штольню загнали, а там я свою руду отворил. Их и того… Перенесло окаянных душегубцев. А взамен медведя пещерного перекинуло, лапой с Мойзеса мигом скальп снял. Вот я и подумал, что чекист кончился.

— Мишка еще тот был, — встрял Шмайсер. — Под потолок, метра три, да тонна весом.

— Нечего себе! Не заливаешь?

— Наоборот, он убавил изрядно. Я из ППС два рожка в упор извел, да он из ППШ столько же — с трудом завалили, думал, все!

— Двести с лишним патронов извели?! — Тут Ермакова чуточку проняло. Каким должен быть зверь в размерах, чтобы в упор, автоматным огнем, кое-как его свалить. Монстр, голливудские страшилки в стороне нервно курят.

— Ага. Мойзес выжил, паскудник этакий. Ну, ничего, мы ему тут подарок приготовили, надеемся, что у него ум за разум зайдет. Должен клюнуть. Понимаешь, он ведь от меня не отстанет, нужен я ему как ключ. Он теперь меня везде найти сможет, мы одной нитью связаны. Как тебе объяснить…

— Не надо. Учение Вернадского о ноосфере. Земля-то живая, и к ее информационному полю подключиться можно. Колдовство на этом и держится.

— Слова-то какие?! Не знал, — Фомин пожал плечами. — Широко шагнуло у вас образование. Но и только. А вот души, небось, поганее стали?!

— Вы даже не представляете насколько. У нас даже гей-парады разрешать стали, те самые, что на Западе вовсю проводят!

— Гей-парады? — Троица собеседников разом недоуменно вопросила.

— Это голубые, то есть педерасты, самые настоящие, а не только в переносном смысле. Собираются, губы красят, накладные сиськи, юбки. А с ними и сторонницы лесбийской любви. И идут по городу карнавалом, детишкам конфеты дарят и призывают присоединяться.

— Тьфу ты!

— Какая мерзость, прости меня, Господи!

— Ферфлюхте! Доннерветтер!!!

Ермаков с улыбкой посмотрел на искаженные брезгливостью лица и вытаращенные глаза. И решил добавить:

— А еще им разрешили за рубежом в однополые браки вступать, а кое-где даже венчают. У них там даже священниками женщины уже есть, скандал за скандалом — пасторы и ксендзы детишек соблазняют на утехи плотские. К педерастии приохочивают!

— Какая мерзость! — Михаил Александрович отчаянно перекрестился, пытаясь отгородиться от страшных слов.

— Охренеть! — У Шмайсера затрясся подбородок, он даже немецкий забыл, а Фомин молча шептал губами, но не молитву, а отборную ругань.

— Да что вы удивляетесь?! После коммунистического дурмана такое душевное растление живо пошло. Наркоманов везде полные дворы, кощеи, у которых смерть на кончике иглы. Да еще сексуальная революция грянула!

— Слова знакомые, но чувствую, что пострашнее гей-парадов будет?! — Михаил Александрович смотрел с такой болью, что Ермаков решил не живописать более происходящих в России изменений.

— Так точно! Содом и Гоморра воочию!

— Нет, Костя, то царство Антихристово там наступило! Бесовщина у вас творится. Они свое славословие отбросили про социализм, и царство его на земле, и свой настоящий лик показали. Тьфу ты, спаси и сохрани, Господи, от мерзости сей!

Все трое, включая Шмайсера, дружно перекрестились. Их примеру последовал и Ермаков, уже жалея, что окунулся в эту похабель по макушку, и душа никогда не очистится от скверны. Не будет она такой, как у этих людей. Но может, все пройдет, схлынет, как наваждение. Ведь сейчас еще ничего не предрешено, и маятник истории вдруг качнется в иную сторону…

Тайга

— И как ты меня нашел здесь, товарищ Бокий, — Мойзес насмешливо посмотрел на заиндевелого на морозе чекиста. Не простого — своего непосредственного начальника, ведавшего Особым сектором секретно-политического управления. Взлетел на карьерной лестнице после пермских событий, вхож к самому «Яцеку» — Феликсу Дзержинскому — без доклада.

— Мусульмане как говорят — если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Вот я и здесь, товарищ Мойзес, по вашу душу. Что скажешь хорошего? Какие новости? У вас тут, как слышу, война идет?!

Стекла в окнах дружно звякнули — отдаленные перекаты артиллерийского огня слышались все громче и громче.

— Смяли они нас, полностью раздавили дивизию. Все, товарищ Бокий, нужно уже уносить ноги, сюда подходят ижевцы. Надеюсь, что встреча с ними не входит в твои планы?!

— В наши планы, товарищ Мойзес, в наши. Как я понимаю, в прошлом году мы с тобой крепко ошиблись, когда предположили, что беляки укрепятся на юге. И создадут там свое государство.

— Мы не ошиблись, мы просто не предугадали всю правду. Они там закрепятся, и тут, как ты понимаешь, у них будет свой порядок. Вот так-то, товарищ Бокий. А как ты думаешь, почему они на юг не рванули, а именно сюда пошли, да еще своих рабочих прихватили?

— Ты считаешь? — быстро спросил Бокий, и тут же осекся, что-то сопоставив и сообразив. Затем тихо заговорил, удобнее усаживаясь на лавке и расстегнув крючки на полушубке.

— И что нам делать сейчас? Я, признаться, надеялся, что ты его настигнешь, а тут такое началось.

— Я думал, что мы сожмем пружину где-то на Байкале, и там она нас толкнет. К этому все шло, мы зарвались в безоглядном наступлении. Но случилось намного раньше, ты знаешь почему. А от Иркутска еще идут японцы.

— Это плохо, очень плохо. Воевать с ними мы не в состоянии. Яцек каждый день телеграммы посылает, Троцкий скрывает масштабы произошедшей здесь катастрофы от СНК.

— Именно на это намекал тогда мне Фомин, я просто не смог его понять. Еще бы — он знает будущее, а я нет. И что нам теперь делать?

— Вот за этим я сюда и приехал. Из Харбина наш агент отправил странную телеграмму. Министр внутренних дел Сибири Яковлев попытался найти с нашими контакт, предложив нечто важное.

— Что же именно? — Мойзес не сдержал вспыхнувшего любопытства. А потому не смог, что знал — из стана победителей перебежчиков не бывает. Но тут такой ценный кадр, правда, стоит учитывать пребывание его на каторге в свое время, это вряд ли сделает этого эсера лояльным к реставрации монарха.

— Министру известно нечто, что могло бы быть, но что не свершилось благодаря человеку из иного времени. И его имя тоже известно. Все изложено в дневнике Яковлева, надежно запрятанного. Вопрос лишь в цене сообщения, которую затребовал ренегат. Потому телеграмму не выбросили как бредовую, а направили мне.

— Еще что-нибудь было?