совсем другой расклад выпадает, совсем другой!
Полковник поднялся с удобного дивана, прошелся по небольшому купе — в эшелоне под штаб определили единственный первоклассный «синий» вагон, два «желтых» вагона отвели офицерам полка, а два десятка «зеленых» занимали солдаты 1-го батальона.
Все ехали с немыслимым в условиях гражданской войны комфортом — никаких тебе теплушек на 40 человек или 8 лошадей, грязных углярок, в которых нижние чины превращались за дорогу в арапов, или открытых платформ, где зуб на зуб от холода не попадал и приходилось постоянно кутаться во что попало, лишь бы хоть немного согреться, так как встречный ветер продирал до костей.
Второй состав, с 3-м батальоном полка, также двигался в пассажирских вагонах, коих от «союзников» осталось в неимоверном количестве. Мейбом раньше и не подозревал, что эти «гости» фактически являлись оккупантами, отобрали лучший вагонный и паровозный парк у «хозяев» и полностью распоряжались им.
И поди отбери назад — чехи сразу зубы скалили, что твои волки. А ведь в восемнадцатом году «братушки» были совсем другими. Мейбом с ними десятки боев на Волге прошел, плечо к плечу. И как они за год спокойного и сытого стояния в тылу изменились!
Действительно — мародерство быстро и основательно разлагает любую, даже прежде бывшую крепкой дисциплиной, армию. Вот так-то!
Федор посмотрел в окно, присев на диван — ночь стремительно вступала в свои права, но взошедшая луна хорошо освещала станцию, на которой его эшелону придется стоять до утра, поджидая отставший за Тулуном 3-й батальон. Но то, может, и к лучшему, зато ведь в Иркутске они будут сразу же после полудня.
— Господин полковник! Вам срочная телеграмма из Иркутска. От генерал-адъютанта Фомина!
Дверь в купе отворилась, и на пороге встал молодой командир команды связи с листком бумаги в руке.
— Благодарю, можете идти, капитан!
Офицер четко развернулся и прикрыл дверь.
Мейбом развернул сложенный вчетверо листок и впился взглядом в строчки.
— Чудны дела! — Федор еще раз прочитал две строчки предельно лаконичного текста. Теперь ему стала понятной такая невероятная спешка.
— Ну что ж, приказ получен, будем его выполнять!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Чтобы козырем судьбу…
— Храни тебя Господь, сын мой…
Константин истово приложился к кресту, что держал старенький батюшка с печальными глазами и изможденным лицом, прикоснулся губами к его руке и пошел к выходу из церкви, ощущая всей спиной робкие, но пристальные взгляды немногочисленного клира.
И он понимал их тщательно спрятанный испуг и потаенную радость — для них сибиряки явились, словно люди из другого мира, того старого, привычного. С погонами на плечах, что само по себе в Москве для других смертельно опасно…
Выйдя из храма, Арчегов перекрестился на надвратную икону и надел фуражку. Огляделся по сторонам. Следом вышли генерал-майор Степанов, ординарец Гриша Пляскин, единственный, кто щеголял желтыми казачьими лампасами, бывшие с ними на службе трое егерей охраны, державшие в руках даже на заутрене «хлысты».
Светало. Улица была пустынна, но у небольшой церкви царило прямо настоящее столпотворение — полдюжины егерей в темно-зеленой парадной форме с автоматами на изготовку рассыпались полукругом, бдительно зыркая глазами по сторонам.
На той стороне растянулись охранной цепью латыши, в неимоверном количестве — на первый взгляд, хладнокровных прибалтийских парней, этих ландскнехтов революции, было не меньше роты.
Не обошлось и без людей Дзержинского — за храмом и в палисаднике чернели кожаные куртки чекистов. И на десерт большевики перегородили проезд «остином» — тот грозно уставил свои башенные пулеметы с прикрытыми броневыми листами кожухами «максимов».
— Видите, Иван Петрович, как красные нас блюдут? Думаю, не слабее, чем своего Ленина.
— Даже прихожан в церковь не пускают, — Степанов усмехнулся, поправив фуражку. — Только к чему большевики эдакое представление устроили? Не понимаю! Даже в храм за нами пошли, головы обнажив…
— Только к кресту не подходили, — Арчегов усмехнулся, — а так прямо как истовые православные, молча стояли, даже не переглядывались. И даже лоб исправно крестили.
Генерал припомнил их лицедейство и чуть не сплюнул. И пожелал от всей души — «Лучше бы зеленкой себе лбы намазывали!»
— Вас блюли, ваше высокопревосходительство…
— И да, и нет, Иван Петрович, — Константин пожал плечами, прыснув смешком, — видите, что они устроили? Ни малейшей возможности для антикоммунистической пропаганды нам не дают. Комендантский час ввели, время церковной службы сдвинули, чтобы мы со своими погонами и лампасами никому в глаза не попались. И не столько нас охраняли, сколько улицу оцепили да на окна смотрели — где любопытные найдутся?! Чтоб за шкварку их и в свое «гестапо»…
— Последнего названия я ни разу не слышал, Константин Иванович. Однако, наверное, что-то пакостное.
— Хуже некуда, Иван Петрович. Но это так, случайно к слову пришлось. Сейчас меня другое беспокоит. Ведь батюшке бедному потрошение устроят, на предмет моей исповеди!
— Признаюсь честно, но я об этом еще в церкви подумал и решил на исповедь не подходить. Но раз вы пошли, то и я за вами потянулся. Но о военных делах не говорил, само собой разумеется.
Арчегов усмехнулся и еще раз внимательно осмотрелся. Большевики поместили сибирскую делегацию удачно, от Кремля не слишком далеко, но почти на отшибе, район малолюдный.
Большая трехэтажная, порядком запущенная усадьба была приведена в относительный порядок, даже электричество подвели, благо в паре верст высокая кирпичная труба электростанции постоянно дымила.
К зданию примыкал небольшой парк, некогда обнесенный по периметру решеткой. Правда, преграда была не ахти какой — кирпичная кладка во многих местах разрушена, а металлические прутья растащены.
За парком по улице стояла небольшая старинная церквушка, которую представитель Совнаркома широким жестом передал сибирякам на «нужды духовные, вместе со всеми служителями культа, там обретающимися», как он сам выразился с иронической улыбкой.
На другой стороне вытянулись три трехэтажных здания и небольшой дом в два этажа с флигелем, что почти перекрывал улицу, делая тупик. Дом напротив усадьбы заняла охрана из вечно молчаливых латышей, остальные оставили за жильцами.
Правда, насчет флигеля Константин испытывал определенного рода сомнения. Вряд ли чекисты его оставили без «гарнизона» — если поставить там пулемет, лучше станковый, то вся улица окажется под продольным, самым страшным огнем. Тактически важная позиция, ключевая, как для обороны, так и для нападения. Меры по охране делегации «хозяева» приняли самые жесткие — в церковь сибирякам разрешили ходить только ранним утром, а жильцы обязаны были занавесить окна, выходящие на улицу.
Более чем странное распоряжение — стекла обыватели, как показалось, не мыли целую вечность,
