— Еще бы не устраивала, — майор улыбнулся краешками губ, сохраняя полную невозмутимость на лице.
Офицер чувствовал на себе взгляды десятков солдатских глаз и сохранял достойную самурая невозмутимость. Лучше иметь рядом с собою соседа, который зависит от тебя и чувствует признательность, чем врага, который потаенно будет мечтать о реванше за поражение пятнадцатилетней давности.
«А гвардия?! А что гвардия?!»
Сам себе задал вопрос майор и тут же ответил на него. У него семьсот японцев, сплошь резервисты, несколько десятков которых воевали еще в ту войну с русскими.
Правительство разрешило служить японцам в сибирских частях, впрочем, чисто формально, дабы заокеанские гейдзины не имели возможности тявкать. А приказ для самурая священен, и под бело-зеленым знаменем они честно служат Восходящему солнцу, тем более нося родное обмундирование с чужими погонами и кокардой.
— Оноши-сан! — Огата подозвал к себе коренастого офицера с погонами русского капитана. — Еще раз проверьте солдат! Винтовки должны быть разряжены, а в пулеметы не вставлены ленты!
— Есть, Огата-сан!
Капитан поклонился, положив крепкую руку на короткий самурайский меч-вакадзаси, и быстро пошел вдоль шеренги солдат, отдавая гортанным голосом команды. Только офицеры знали, что они сейчас не на учении и возможен бой.
Но приказ был строг — егерей не пускать через Ушаковку и первыми огонь не открывать. Даже если русские начнут стрелять из винтовок, то ответный огонь не вести, а рассыпаться за строениями. И лишь когда гвардейцы выйдут на берег речки, то пустить в ход оружие, а если придется, то идти в штыковую атаку.
Огата крепко сжал рукоять вакадзаси. В сибирской императорской армии длинное клинковое оружие, шашки да сабли, оставили только в кавалерии. И непривычно было для японцев чувствовать себя безоружными, ведь меч — душа самурая.
Но для маньчжурских батальонов сделали исключение — солдаты носили на поясах длинные кинжальные штыки «арисак» в ножнах, а в корейских и китайских ротах офицеров вооружили армейскими бебутами — русскими прямыми или изогнутыми кинжалами.
Офицерам японцам, что служили в 1-м, 2-м и 7-м батальонах, комплектовавшихся с земли Восходящего солнца, разрешили иметь при себе привычные вакадзаси — и устав соблюли, и самурайскую честь уважили.
Ну что ж, если тысяча русских гвардейских егерей окажет ему честь своей атакой, его семьсот японцев покажут им, как надо воевать и умирать. И победят, даже если батальон останется здесь лежать до последнего человека.
Правительство уже под охраной, а за спиной развернуты три сотни пластунов. Да еще две сотни конных казаков выставили вдоль речки заслоны — егеря в город не пройдут!
Рядом с Огатой пронзительно заурчал открытый автомобиль, отравляя выхлопными газами столь приятный и освежающий утренний воздух. Японец поморщился — ему несколько подпортили настроение.
— Тфою мат!
Генерал Пепеляев с перемотанным бинтами лицом, чуть раскачиваясь, перешел мост и направился к стоящим на той стороне трем конным казакам, что о чем-то говорили с егерями из оцепления.
Немыслимое дело на войне вот так дружелюбно разговаривать с противником. Но сейчас не война, а гвардейцы казакам не враги. И генерал настоящий воин — Огата даже зауважал его. Еле говорит, хлюпая пробитыми щеками, на бинтах алые пятна, а приехал, чтобы уговорить командира егерей не выступать, а вернуть своих в казармы.
Японец усмехнулся — получи он приказ императора, так его никто уговаривать не стал бы, ибо все понимали бы, что это гибельно. А русские? Что у них в головах происходит — непонятно?! Или приказа такого нет? Тогда это не переворот, а какая-то профанация! Или идет неведомая игра, о которой обычного майора и предупреждать не будут?
К генералу через четверть часа подошел невысокий крепкий офицер, в котором Огата узнал флигель-адъютанта царя, немца, но очень опытного воина. Японец замер — сейчас все решится! Или русские договорятся между собой, или он получит величайшую честь — сразиться с гвардией! До чего ж прекрасное вышло утро!
— Прошу вас, Петр Федорович, помнить, что там русские люди, ставшие жертвой чудовищного стечения обстоятельств! А потому огня не открывать, можете дать несколько предупредительных очередей из пулеметов. Но не по стрелкам, умоляю вас!
Есаулу Коршунову было странно слышать такие слова от боевого, всеми уважаемого генерала, прошедшего четыре войны, имевшего высочайшую благодарность от императора Николая Александровича и вожделенную награду для всех русских офицеров — беленький крестик ордена Святого Георгия Победоносца четвертой степени.
— Я все сделаю, как вы советуете, Прокопий Петрович! — тихо ответил есаул, тоже прошедший горнило войн.
Ответил, как положено по воинской этике, — советы и пожелания командира есть форма замаскированного приказа, на который можно ответить не привычным «есть», но другими словами, не меняющими сути исполнения отданной команды.
Излишняя приверженность уставам скорее не облегчает, а порядочно усложняет жизнь, а потому русские офицеры, хлебнувшие лиха на войне, старались почаще отходить от бездушного формализма штабных, отнюдь не всегда полезного.
Генерал протянул ладонь и обменялся с офицером крепким рукопожатием. Затем быстро спустился по широкому дощатому настилу и ступил на пустынный понтон. Несмотря на раннее утро на обеих берегах Ангары царило чрезвычайное возбуждение.
На правой стороне, по набережной была растянута длинная казачья цепь, а двухэтажное здание прогимназии Гайдук, стоящее как раз напротив понтона, было превращено станичниками в неприступную крепость с толстыми каменными стенами.
Из открытых настежь окон высунулись три тупорылых «максимки», а толстые стены здания могли служить надежной защитой. Настоящая крепость, которую юнкера в декабре семнадцатого года штурмовали три дня, и при том, что у них были пулеметы, которых не имели защищавшие здание красногвардейцы и солдаты.
На противоположной стороне из-за станционных построек вытягивалась длинная колонна пехоты — винтовки на ремнях, штыки уставились в небо.
Стоящий у переправы казачий взвод засуетился, двое верховых, с угрозой поломать коням ноги на рельсах, бросились навстречу. Замахали руками, живо принялись что-то объяснять идущим в голове колонны офицерам под развернутым знаменем.
Через полминуты один из них быстро пошел к понтону и вступил на настил, когда атаман был уже на середине реки. И пошел навстречу…
— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство! — вежливо поприветствовал Оглоблин генерал- адъютанта Фомина, который хмурил брови, явно пребывая в растерянности. — Правда, утро не совсем доброе и очень даже нехорошее!
— С чего вы взяли, Прокопий Петрович?
— Не хочется русскую кровь проливать, Семен Федотович! Подождите! Я прекрасно знаю, почему и зачем вы вывели полк на «учения» сейчас, а не в полдень, как полагалось…
— В моей компетенции перенести начало учения на любое угодное время, генерал. А потому соизвольте объяснить, что вы здесь устроили со своими казаками?
— Маневры, приближенные к боевым! — Оглоблин усмехнулся и показал рукой на казачью цепь и ощетинившиеся пулеметами здание. — Пройти на тот берег предприятие гибельное! Выкосим! А сам
