недостойного человека. Но девочка, услышав последнее слово, сказанное бабушкой, сама начала разговор:
— Бабушка, я хотела тебя спросить. Вот ты говоришь нужно быть самостоятельной. А как же мои родители? Матушка не была самостоятельной, но они жили очень счастливо, ты сама знаешь.
— Каждой женщине нужно то, что соответствует ее природе. Когда твой отец вызвал меня в столицу, чтобы познакомить со своей невестой, скажу тебе честно, что меня волновало только одно: как она отнесется к твоему брату Алексею, ведь не все женщины могут принять детей своего мужа от первого брака. Когда же я увидела Ольгу, заглянула в ее добрые глаза, то сразу поняла, что моему измученному трагическими испытаниями сыну и маленькому внуку будет с ней хорошо. Поэтому я в первый же вечер дала согласие на брак твоих родителей и никогда об этом не пожалела. Одного я не предвидела, что твоя матушка полюбит своего мужа со всей страстью молодой женщины, впервые познавшей мужчину. Ольга полностью растворилась в твоем отце, и когда он умер, она тоже не смогла жить. Я говорю это, хотя тебе нет даже четырнадцати лет, потому что боюсь не дожить до твоего замужества. Девочка моя, не отдавай своего сердца мужчине так безоглядно, не клади свою жизнь ему под ноги, всегда будь сама собой и тогда ты будешь счастлива. Старое правило: «Выигрывает тот, кто позволяет себя любить», к сожалению, всегда справедливо. У тебя сильный характер, ты будешь успешной в любом деле, за которое возьмешься. Береги свое сердце, не дай его разбить. Обещаешь?
— Обещаю, бабушка, — кивнула Елена, серьезно глядя на княгиню.
— Вот и отлично, — улыбнулась Анастасия Илларионовна, — а сейчас беги спать. Сестры твои давно спят, а ты пользуешься моей слабостью к тебе и вертишь бабушкой как хочешь.
— Ну, тобой повертишь, — засмеялась внучка, — даже Алексею это не под силу, а брат — твой любимчик.
Лицо княгини, на которое смотрела Елена, стало белеть и расплываться. Девушке показалось, что холодная рука потащила ее вверх из теплых летних сумерек Ратманова. Княжна вынырнула из черного тумана и попыталась понять, что с ней. Она лежала на шее Ганнибала, уткнувшись лицом в его мокрую гриву. Сквозь пелену дождя девушка с трудом различила серые избы, которые были еще ужасно далеко. Подумав, что она, наверное, уже не доберется до них живой, княжна опять потеряла сознание. И снова из ледяной тьмы как утешение всплыли радостные воспоминания: тот день рождения, когда Елене исполнилось четырнадцать лет.
Тогда с самого утра весь дом готовился к празднику. Утром отец Василий отслужил службу во здравие именинницы, потом ждали гостей на детский обед и танцы, а вечером был обещан фейерверк. К полудню вереница саней, где сидели закутанные в шубы дети с матерями и гувернантками, выстроилась около большого мраморного крыльца дома светлейшей княгини Черкасской. Сама Анастасия Илларионовна удалилась в свои комнаты, поручив надзор за гостями своей верной наперснице Тамаре Вахтанговне, когда-то няне маленького Алексея, а теперь домоправительнице Ратманова. Старая грузинка периодически заходила в кабинет княгини, рассказывая как проходит праздник, и когда она сообщила, что обед закончен и начинаются танцы под руководством месье Ребе, учителя всей местной молодежи, Анастасия Илларионовна распорядилась позвать к себе внучку.
— Да, бабушка, ты хотела меня видеть, — прощебетала счастливая Елена, впорхнув в кабинет княгини.
Анастасия Илларионовна с любовью посмотрела на это очаровательное создание. Сегодня на девушке было белое шелковое платье, с гладким корсажем и легкой струящейся юбкой. Княгиня подумала, что еще год и ее девочка станет несравненной красавицей, вот только увидит ли бабушка это счастливое превращение. Старая женщина поднялась с кресла у камина, где коротала суматошный день, и взяла с каминной полки темно-синий бархатный футляр.
— Вот, дорогая, это твой дед подарил мне на свадьбу, сегодня я дарю это тебе, — торжественно произнесла она и протянула футляр девушке.
Елена открыла крышку. На синем бархате лежали ослепительной красоты серьги. Два огромных овальных индийских сапфира густого василькового цвета в ажурной филигранной оправе, усыпанной бриллиантами, крепились к уху застежками в виде маленьких бантов. Серьги, которыми Елена девочкой любовалась на портрете бабушки в Марфино, считая их чем-то нереально волшебным, теперь принадлежали ей. Девушка подняла на бабушку сияющие глаза, одного цвета с подаренными сапфирами, засмеялась от счастья и бросилась на шею Анастасии Илларионовне.
— Это действительно мне? О, бабушка, как я тебя люблю! Можно я надену их прямо сейчас?
Впервые за время, прошедшее со смерти родителей, княжна была такой счастливой. Анастасия Илларионовна представила, как изумятся мамаши и гувернантки, собравшиеся сейчас в бальном зале, увидев такое нарушение приличий, когда четырнадцатилетняя девушка выйдет на детский праздник, надев украшение, на которое можно купить хорошее поместье. Тут же согласившись исполнить просьбу Елены, она сама помогла ей надеть серьги и залюбовалась прелестным личиком внучки. Огромные глаза девушки засияли еще ярче, оттененные сапфирами.
— Беги к гостям, моя хорошая, — напутствовала Анастасия Илларионовна.
Княжна побежала в бальный зал, а потом в сад, где сверкало новое чудо — фейерверк. Разноцветные звезды взлетали вверх, вбок, крутились колесом, а напоследок в черном зимнем небе засверкала огромная буква «Е». Дети хлопали, визжали, свистели, их даже не пугало присутствие грозной княгини, но та махнула рукой, останавливая матерей и гувернанток, бросившихся успокаивать своих питомцев. Елена тоже смеялась и хлопала, стоя рядом с сестрами среди заснеженных яблонь, глядя на яркие звезды фейерверка. Потом звезды погасли, сад Ратманова исчез, и девушку, возможно уже навсегда, поглотила холодная черная тьма…
Плотные сумерки поздней осени опустились на раскисшую от дождей дорогу почти мгновенно. Медленно бредущий Ганнибал тихо нес свою драгоценную ношу по направлению к деревне, когда тишину нарушил топот копыт. Трое всадников выехали из леса и начали нагонять коня с потерявшим сознание всадником.
— Ваше высокоблагородие, смотрите, паренек. Не умер ли? — усатый драгун подхватил под уздцы Ганнибала и остановил его.
Молодой офицер в плотном непромокаемом плаще, под которым виднелась форма кавалергарда, подъехав, наклонился над скрючившейся на спине лошади фигуркой и снял сырую бесформенную шляпу, прикрывающую лицо всадника.
— Да он избит сильно, посмотри, Кузьма, какие синяки, — с жалостью заметил офицер, глядя на переливающиеся всеми цветами от желтого до черно-фиолетового пятна на коже парнишки и темные болячки на лбу, губах и скулах.
— Может, поэтому и сомлел? — предположил усатый драгун.
Он потряс за плечо юного всадника, но только сдвинул неподвижное тело, и оно начало сползать на бок.
— Ну, надо же, — расстроился Кузьма и попытался удержать сползающее тело, — не выходит, ваше высокоблагородие, сейчас упадет.
— Давайте его ко мне, я довезу, немного осталось, — велел офицер.
Кузьма и второй молчаливый драгун спешились, и, сняв юношу с уставшего серого коня, посадили его впереди своего командира. Офицер одной рукой прижал к себе легкое тело, а другой рукой натянул поводья. Кузьма взял повод серого коня и вскочил в седло.
— Ваше высокоблагородие, а конь до чего хорош, давно я таких не видел, только уж очень он измучен. Но ничего, выходим, — заметил он.
Офицер дал сигнал трогать, и маленький отряд двинулся к околице села. Они свернули в один из крайних домов и спешились на широком дворе, огороженном дощатым забором. Кузьма придержал юношу, пока командир спрыгнул с коня, а потом помог подхватить его и занести в дом. Они положили больного на широкую лавку, стоящую около печи.
— Кузьма, иди в штаб-квартиру, приведи доктора Власова, — приказал офицер. — А Мирону скажи, чтобы серого жеребца как следует накормил и ноги его посмотрел.
Драгун отдал честь и вышел из избы. Его командир скинул плащ, кивер и подошел к жарко натопленной русской печке. Прислонившись к теплым кирпичам, он смотрел на юношу, и решал, что ему
