одновременно, они под удар гонга прошли финишный створ.
После финиша, переведя Гугенотку на шаг и спрыгнув на землю, Анри взглянул на демонстрационное табло. Он увидел разложенный по сотым секунды повтор: вот головы Гугенотки и Корвета приближаются к финишной линии, вот одновременно дотрагиваются до нее, вот медленно ее пересекают. Черт, а ведь понять, кто первым пересек финишную черту, невозможно. Тут же, увидев бегущего к нему Себастэна, Анри крикнул:
— Себастэн, не знаешь, что с отцом? Из больницы не звонили?
— Я же все время стоял здесь, на дорожке. Да и потом, патрона ведь только увезли. Может, «скорая» еще в пути?
А ведь и правда, отца в самом деле могли еще не довезти до больницы. Плевать, подумал Анри, все равно он сейчас поедет за ним. И будет рядом с отцом, что бы ни случилось.
После того как он переоделся, дежуривший у дверей раздевалки Ли сказал:
— Месье Анри, ваша мать просила передать, что будет ждать вас у выхода из конюшни. И учтите, месье Анри, теперь я буду ходить с вами даже в туалет.
— Как знаешь. Вообще-то, Ли, мне теперь все равно.
— Вам все равно, а мне нет.
Выйдя из конюшни, Анри увидел стоящую у своей машины мать. Подойдя к Анри, мать молча обняла его; всхлипнув, сказала куда-то в шею:
— Анри, это ужасно… Они убийцы…
Он почувствовал, что она плачет. Помолчав, спросил:
— Что с ним, не знаешь?
Отстранившись, мать покачала головой:
— Я знаю только, что его повезли в госпиталь Святого Марка. Ты должен держаться.
— Ты связывалась с госпиталем Святого Марка?
— Связывалась. Но что с Эрнестом, они пока сами не знают. Они просто сказали, что этот больной доставлен к ним, вот и все. Ты поедешь туда?
— Конечно. Прямо сейчас.
— Я поеду с тобой. Если хочешь, садись в мою машину, так будет быстрей.
Через полчаса Анри вместе с матерью стоял перед окошечком регистратуры госпиталя Святого Марка. Регистраторша с крахмальной наколкой, записав фамилию и имя больного, нажала несколько кнопок. Взглянув на дисплей, спросила, ие поднимая глаз:
— Мадам, месье, простите, вы родственники?
— Да, — сказала мать. — Я жена, а это сын.
— Больной в реанимационном отделении. Во всяком случае, был там три минуты назад. — Регистраторша так и не посмотрела на них.
— Был? — Мать помолчала. — А сейчас?
Снова нажав несколько кнопок, регистраторша мягко улыбнулась:
— Мадам, мне пока ничего неизвестно. Если мадам и месье желают, вы можете пройти в реанимационное отделение. Я предупрежу пост.
— Да, мы желаем.
— Пожалуйста. Четвертый этаж на лифте и направо до конца. Спросите доктора Бергмана.
Поднявшись на лифте и пройдя по коридору до дверей с надписью «Реанимация», они увидели невысокого человека средних лет в белом халате, белом колпаке, со спущенной на грудь синей повязкой. Внимательно посмотрев на них из-под огромных очков, человек спросил:
— Простите, вы мадам и месье Дюбуа?
— Да, — сказала мать. — Нам предложили пройти сюда и спросить доктора Бергмана. Нам нужно…
Не дав ей договорить, человек мягко тронул ее за руку:
— Простите, мадам, я уже предупрежден. Я доктор Бергман.
— Да? — Некоторое время мать стояла, глядя на него. — И… как мой муж?
— Мадам, мы пытались сделать все, что могли. Вам нужно крепиться.
— Да? — Мать взяла Анри за руку. — Вы хотите сказать, мой муж…
— Увы, мадам. — Сняв очки, доктор Бергман моргнул и тут же надел очки снова. — Когда его привезли к нам, у него уже минут двадцать не было пульса. К тому же яд успел разрушить все внутренние органы.
— Яд? Это был яд?
— Да, мадам, это был яд. Очень сильный яд.
Все, что говорил доктор Бергман дальше, Анри уже не слышал. Он только повторял про себя, глядя на расплывающиеся белые пятна: отца нет. Отца больше нет. Нет.
Остаток дня Анри провел в своей комнате в депо, лежа на кровати. Попросив Себастэна не пускать к нему никого, по какому бы поводу его ни спрашивали, он запер дверь комнаты на ключ и сразу же рухнул навзничь. Какое-то время он просто плакал, не стыдясь своих слез; потом, когда слезы кончились, просто лежал, бессмысленно разглядывая потолок и стены. Он уже знал, что приз Дерби судейская коллегия решила все же отдать Сен-Клу, однако это его нисколько не взволновало. На него наваливалась, его душила пустота, возникшая внутри. Отец был для него больше чем отцом; он был для него братом, другом, отец вырастил его, научил любить все то, что он сейчас любит. Отец всегда, не жалея, отдавал ему свое свободное время, а главное, отец понимал его, понимал так, как не сможет понять никто и никогда. Именно поэтому он чувствовал себя сейчас так, будто из него что-то вынули, оставив внутри, в нем самом, пустоту.
Взяв пульт, Жильбер чуть прибавил громкость на укрепленном над спинкой кровати телевизоре. Теленовости были прерваны появлением сестры. Заглянув в палату, Патрис проговорила:
— Месье Ткела, к вам гость.
Сообщая ему это, она буквально лучилась улыбкой. Подумав, что это неспроста, Жильбер спросил:
— Что же это за гость?
— Та самая дама.
— Та самая дама?
— Да. Которая приносила розы. Ведь я говорила, что она еще придет.
Неужели это Нгала? — подумал Жильбер. Конечно, он будет рад ее видеть, и все же…
— Где она? спросил он.
— Здесь, у двери. Она может войти?
Прежде чем что-то сказать, Жильбер выключил телевизор. Конечно, он помнил все, что было связано с разыгравшимися три дня назад событиями. Смертью мужа Нгалы, призом Дерби и выступлением в этом призе Анри вместо отца.
— Так она может войти? — повторила сестра.
— Конечно, пусть войдет.
Войдя, Нгала молча подошла к окну, положила на подоконник букет свежих роз. Налила в вазу воды, поставила цветы в воду и только после этого, усевшись на табуретку рядом с Жильбером, посмотрела на него. Встретив его взгляд, вымученно улыбнулась. Сказала тихо:
— Как ты? Выглядишь ты лучше, чем я думала.
