подумав: «И не фотографировать, потому что этого самолёта не существует, так что ни хера не должно быть никаких его фотографий». Его слова потонули в щелчках фотоаппаратов, столь частых, как будто в ангаре завёлся сверчок.
Четырьмя часами позже мы взлетели, направляясь на авиабазу Таншоннят. Они не сумели привести полосу в Плейку в состояние, пригодное для приёма пассажирских самолётов за столь короткое время. Мы летели в III корпус в зоне Сайгон вместо II корпуса в зоне Центральной Возвышенности. Меня это разочаровало. Я наделся попасть в 1-ую кавалерийскую дивизию, а она стояла в зоне II корпуса. Вся слава принадлежала 1-ой дивизии. О ней всегда говорили в новостях и в газетах. Такого не должно было случиться. Вот так запросто, несколько ВК с миномётом не нашли себе лучшего занятия в пятницу вечером и навсегда изменили наши судьбу и будущее так, что нам никогда не этого постичь. Возможно, те из нас кому суждено было быть убитым или раненым, или напротив, почти не увидеть сражений, теперь перемешались из-за этой ночи, о которой мы все скоро позабудем. Очень удачно было начать с такого загадочного события, предвестника причудливой сути наступающего года.
Почти рассвело, когда мы приземлились во Вьетнаме. Воздух у выхода был очень влажным и очень горячим, так что мне пришлось задержать дыхание на секунду и прикинуть, действительно ли я могу дышать в такой атмосфере. Место казалось столь же комфортабельным, как сталеплавильная печь. Люди на земле вели себя так, как будто всё было в порядке, и они вполне привыкли. Мысль о том, что ещё долгое время придётся обходиться без кондиционера, разве что генерал Уэстморленд пригласит меня на ужин, засела у меня в голове.
На нижних ступеньках трапа стюардесса со светлыми волосами до плеч подбадривала нас: «Пошустрее, мальчики, поторапливайтесь на войну!» Её комментарий выглядел немного легкомысленным. Она выглядела староватой для стюардессы, лет на тридцать, но всё равно она была дружелюбной, бойкой и по-настоящему складной. Ей, должно быть, платили боевые за все её шуточки и замечания, которые она отпускала во время полёта, не съездив никому по физиономии. Я тут же в неё втрескался и в душе желал, чтобы она поехала со мной.
Таншоннят в 1967 году был самым загруженным аэропортом мира, куда каждый день прибывало больше рейсов, чем куда-либо ещё. Оживление было видно повсюду, пассажирские и военно-транспортные самолёты выгружали свежее пушечное мясо и принимали старое. Гладкие реактивные истребители проносились туда и сюда, захватывающе было на них смотреть. Несколько неожиданно было видеть, как «Супер Сейбр» F-100 взлетает, испуская десятифутовый хвост пламени так близко от нас, что можно поджарить на нём пастилку. Я думал, что мы прекратили использование F-100 после Корейской войны. В журнале я как-то читал, что война обходится в миллион долларов в час. Вид всех этих самолётов и языков реактивного пламени привёл меня к мысли, что, пожалуй, эта сумма могла быть верной. Остальная часть аэродрома, на которую не предъявляли прав летательные аппараты с неподвижным крылом, была усыпана вертолётами. Они, казалось, вели себя подобно бабочкам и садились, где им нравится.
С взлётной полосы нас загрузили в выцветшие жёлтые автобусы, более пыльные, чем дилижансы времён Дикого Запада. Наш водитель сидел на своём месте неподвижно, глядя на рулевое колесо взглядом столь бессмысленным, что можно было подумать, что он умер перед нашим приездом или что ему всё надоело в прямом смысле до смерти. Он, наверное, не пошевелился бы, даже если «Радио Сити Рокеттс» [2] начали бы танцевать в его автобусе. Он не произнёс ни слова. Так прошёл для него год в зоне боевых действий. Я этого ещё не понимал, но больше половины военных, участвовавших в войне, занимались вспомогательной работой, которая усыпила бы даже страдающего самой жестокой бессонницей.
Обстановка в автобусе была древней. Толстая проволочная сетка, натянутая поверх окон, никак не помогала. Теоретически она должна была помешать местным жителям забросить внутрь автобуса что-то, что могло нам повредить, прежде чем мы зарегистрируемся в качестве официальных участников военных действий.
Внезапно, фигура в чёрной пижаме появилась из темноты и побежала по земляной насыпи ко мне и к автобусу. Голова человека была накрыта одной из этих белых конических шляп, так хорошо знакомых мне по теленовостям. Ситуация меня встревожила. Я был близок к панике. Волосы у меня на спине встали по стойке смирно, а сердце забилось учащённо. Прежде, чем я успел закричать об опасности, нападающий достиг края аэродрома прямо за моим окном. Тут я заметил, что он несёт два тюка белья, удерживая их на концах длинного шеста у себя на плечах.
Я украдкой огляделся, не заметил ли кто моей реакции. Никто не заметил. Я изо всех сил старался выглядеть крутым. Трудно выглядеть крутым, когда сидишь в автобусе. На своей первой встрече со смертью, со старой прачкой, идущей на работу, я чуть не наложил в штаны. Даже если бы она попыталась огреть меня своей кипой белья, проволочная сетка на окне должна была меня спасти. Сейчас это всё выглядит глупо, но в тот раз я здорово понервничал.
По ухабистой дороге автобус доставил нас в Лонг Бинь, мощный военный комплекс примерно в пятидесяти милях к северо-востоку от Сайгона. Это была наша крупнейшая база во Вьетнаме. Нам сказали, что каждый дюйм дороги, по которой мы ехали, находился под контролем, и что в этих краях нет никакой вражеской угрозы. Я даже удивился, почему в таком случае нас спереди и сзади сопровождали два джипа с установленными на них пулемётами.
Первым делом после временного зачисления в ряда 90-го резервного батальона в лагере Альфа стало, конечно, оформление бумаг. Бумаги на обмундирование, бумаги на питание, бумаги о прививках и бумаги о смене адреса. Нам всем выдали по цветной открытке, изображающей дюжего джи-ай, который с примкнутым штыком стоял возле земного шара и намеревался затоптать огонь, охвативший Юго-Восточную Азию. Нам приказали написать нашим матерям ободряющие новости, что мы добрались благополучно и всё хорошо, как будто авиаперелёт был самой опасной частью нашей поездки, и теперь всё пойдёт как по маслу.
Как только жизнерадостные открытки были собраны, мы переключили наше внимание на бланк доклада о потерях, то есть на бланк «кого-нам-известить-когда-вам-оторвёт-яйца».
К моему удивлению, я оказался единственным во всей группе, кто поставил галочку, указывающую, что никому не следует сообщать в случае, если меня ранит. В голове у меня возникла картина, как моя бедная мама получает сообщение о том, что её малыша ранило, но не поясняющее ни вид, ни тяжесть ранения, ни даже то, где меня лечат. Она, без сомнения, позвонила бы в Пентагон, до полного изнеможения выслушивала бы от безымянных клерков, что они никогда обо мне не слышали, или что у них недостаточно полномочий для разглашения какой-либо информации без справки, которую я должен подписать в случае, если они сумеют меня найти. Я не мог подвергать её таким испытаниям.
Командующий нами сержант попытался посулить мне всевозможные беды насчёт моего решения не поддаваться панике и не оповещать весь мир, если мне выстрелят в задницу горохом из трубки. «Давай, тебе надо сюда кого-нибудь вписать», — увещевал он меня. Он не мог понять мою точку зрения, хотя я старательно пытался её объяснить, и под конец обругал меня с предупреждением: «Если ты окажешься в коме или погибнешь или ещё что мы всё равно сообщим твоим ближайшим родственникам, хочешь ты этого или нет». Сержанту не удалось меня переубедить, но у меня от него разболелась голова. Мне сильно полегчало, когда я закончил с этим парнем и покинул его канцелярские чертоги.
Мы сдали американские доллары и получили вместо них бумажные деньги, которые мы прозвали деньгами для «Монополии». Это были разноцветные банкноты два на четыре дюйма, на ощупь они были как настоящие доллары, но назывались военно-платёжными сертификатами, ВПС.
На банкотах любого достоинства изображалось лицо одной и той же безымянной женщины, с короткими светлыми волосам, жемчужными серьгами, в той же позе, что у королевы Елизаветы на канадских долларах. Никто не смог её опознать. По-видимому, она была просто вашингтонской девчонкой, которой случилось переспать с кем-то из Бюро гравировки и печати. ВПС в двадцать пять центов являл собой необычайно яркое красно-бело-синее типографское изделие, больше всего похожее на билет в цирк или на родео. Американские монеты у нас тоже забрали. Теперь мы не могли даже перекинуться в карты на четверть доллара со скуки.
У меня, помимо зелёных долларов, была ещё пачка чеков «Америкэн Экспресс». Они заставили меня их тоже обналичить. Сейчас я задним числом понимаю, что очень глупо было брать дорожные чеки на войну, это одна из тех дурацких вещей, которые может сделать лишь американец. Нам также предложили
