пуля рассекла артерию. Он, похоже, опровергал медицинскую аксиому, что всякое кровотечение постепенно останавливается, так или иначе. Листья вокруг него промокли. Подбежав к нему и опустившись на колени, я натурально поскользнулся на скользких окровавленных листьях и налетел на его раздробленную руку. Сильно застонав, он обругал меня, что меня взбесило. У меня и так выдался скверный день на работе, и ещё хватало, чтобы он на меня лаялся. Тем не менее, я был виноват, так что я рассыпался в извинениях и обобрал его на две ленты патронов и гранату. Гранаты у него была всего одна, что меня разочаровало.
Пулемётчик 2-го взвода уже ушёл, когда я вернулся к своему пулемёту. Теперь я был наиболее оторванным от основных сил солдатом, острием нашего подразделения. Оставшись в одиночестве, находиться там было куда страшнее.
Шарп закричал мне перебрасывать к нему всё лишнее оружие. Мы собирались вскоре отходить, чтобы авиация напалмом выжгла дерьмо из этого места. Я швырнул назад с полдюжины винтовок. Не было времени проверять, нет ли в патронниках боевых патронов, взведены ли они и стоят ли на предохранителе. Дело было опасное, и я старался кидать их таким образом, чтобы их стволы не оказывались направлены на Шарпа. Делать было нечего, и я бросал их так, что стволы смотрели на меня. Шарп перекидывал их кому-то ещё дальше. Тем временем, парни унесли Мак-Клоски. Когда оружия не осталось, и мы поднялись, чтобы уходить, Шарп прокричал, что кто-то должен остаться и обеспечить огневое прикрытие. От его слов мой желудок скрутился в узел.
— Что ж, я думаю, речь идёт обо мне, — сказал я. Это было логично, потому что оставался единственным пулемётчиком на поле боя и обладал единственным оружием, имеющим большую огневую мощь, чем кто-либо ещё, чтобы прикрыть наших солдат при отступлении.
Пока все отходили, я вернулся к месту, откуда я вёл огонь и неторопливо, методично, прочесал зону обстрела очередями из М-60 слева направо, от себя вдаль и наоборот. Я задался целью распределить пули равномерно, чтобы заставить врагов думать, что у нас тут ещё много стрелков, и патроны у нас закончатся ещё не скоро. Шарп не уходил с остальными, а оставался метрах в десяти позади и прикрывал меня огнём из М-16. Выпустив свою последнюю пулю, я ещё пошарил в военном мусоре вокруг себя в последней тщетной надежде найти патроны. Патронов не было. У меня не оставалось никакого орудия кроме моего пистолета, я начал вытаскивать его из кобуры. Меня несколько тревожило, что характерный звук пистолетных выстрелов даст противнику понять, что мы пускаем в ход последнее, что осталось из оружия.
БАЦ! – пуля попала мне в правую сторону челюсти, прошла сквозь язык и вылетела с левой стороны лица. Удар сбил меня, заставив прокрутиться на пол-оборота влево. Мой рот онемел, уши оглохли, а в голове почернело. Стало не просто пусто, а именно черно, словно в телевизоре, который выдернули из розетки. Темнота окружила меня со всех сторон, оставив лишь маленькое круглое тусклое пятнышко света посередине экрана в моей голове, пока я летел на землю. Правую руку я выставил вперёд, чтобы смягчить падение, а мой разум улетел куда-то далеко. Преждевременное чувство радости охватило меня, пока я падал. Я знал наверняка, что моё ранение достаточно серьёзно, чтобы обеспечить мне билет на птичку свободы, летящую обратно в Большой Мир. Я понял это ещё до того, как ударился об землю. Отличный план, хорошая новость для меня. Теперь всё, что мне оставалось – дожить до конца дня.
Однако, милосердия мне ждать не приходилось, потому что по мне продолжали стрелять. Настало время умирать, так что, как всякий приличный католический мальчик, я перекрестился и начал читать молитву о раскаянии. Я отбарабанил первую часть: «О, Господи, я искренне прошу простить меня за то, что оскорбил тебя и презираю все свои прегрешения», прогудев её горлом, потому что мои губы и язык больше не работали. Через пару строк я сдался и перестал молиться. Молитвы тут были необязательны. Господь не отвергнет меня на основании моей неспособности в последнюю минуту прочесть заклинание. Так оно и было, и я почувствовал себя лучше.
«Бог помогает тем, кто помогает себе сам». Надо было подниматься и отправляться в путь. Двигаться назад, куда ушли все остальные, теперь я больше думал про себя, чем про общую картину, так что просто оставил пулемёт врагу. Это была реально дурацкая ошибка. Может быть, его подобрал кто-то другой.
Вскоре я наткнулся на Дока Болдуина. С извиняющимся видом он сказал мне, что у него закончился перевязочный материал. Лучше всего, сказал он, мне было бы попробовать дотопать до посадочной площадки. Тут он указал мне направо. Пока я шёл в сторону вертолётов, я слышал, как моя челюсть, сломанная с обеих сторон, болтается вверх и вниз, и щелкает, словно конские копыта по городской мостовой. Звук был нутряной и тошнотворный. Подвязав подбородок своей окровавленной рубашкой, словно шарфом, я как-то закрепил челюсть, лошадиные звуки прекратились, и я почувствовал себя лучше. Я ощущал на лице онемение, но не боль, потому что ударная волна, созданная высоскоростной пулей парализовала нервы в моём лице.
По пути в поисках посадочной площадки я наткнулся на двух парней из нашего взвода. Первым меня увидел Хэсбрук. У него было прозвище Дум-Дум или Дуб-Дуб, я не знаю точно, как правильно. Его так назвали за то, что он спиливал наконечники у своих пуль, превращая их в пули «дум-дум», запрещённые Женевской конвенцией. Наверное, потому его так и прозвали. Но он мог оказаться и Дуб-Дубом, потому что умственной мощью, в отличие от огневой, он не отличался. К тому же он казался несколько странноватым. Зубы у него были размером меньше нормального, так что, когда он улыбался, было видно отчётливые зазоры между ними, словно на велосипедной шестерёнке.
Оглядев мое лицо сверху вниз с близкого расстояния, он сказал лишь «Да, что-то ты плохо выглядишь» и пошёл дальше.
В ту минуту его комментарий не задел меня ни в малейшей степени. Видимо, это оттого, что в голове у меня было пусто, и я просто слышал слова, не обрабатывая их. Спенглер, который шагал следом за Хэсбруком, остановился и закричал: «Роннау, держись за мой рюкзак и следуй за мной!», что я сделал без промедления. Была ирония в том, чтобы слышать эти слова, произнесённые пехотинцем в бою. Слова «Следуй за мной» были девизом пехоты. У морской пехоты девиз был «Semper Fidelis», то есть «Верный навеки», а у нас «Следуй за мной». Пехотинцу в бою полагалось идти впереди.
Цепляние за Спенглера работало в течение нескольких минут. Вцепившись в его рюкзак, я поставил свой мозг на круиз-контроль и слепо следовал за ним, как робот. Устав от задач, приятно было отключить окружающий мир, пусть даже на очень короткое время. Но это было также и рискованно. Когда мой разум вернулся к реальности, я обнаружил, что снова стою один, не зная, как я потерял остальных и где они теперь. Никогда впоследствии не всплыло ни единого воспоминания, подсказавшего бы мне, как я отцепился от Спенглера и всех остальных, и как они могли оставить меня одного в джунглях в тот день. Я снова потерялся. Вне сомнения, остальные не знали о моих обстоятельствах. Я теперь был пропавшим без вести. В ту минуту не было слышно никаких звуков вертолёта, чтобы навести меня. Если бы звучала стрельба, я бы её не услышал. Звон в ушах был слишком громким. Я решил идти в том направлении, куда стоял лицом с тот момент, когда осознал, что вокруг никого нет. Возможно, я шёл в том направлении по какой-то причине, которой не помнил.
К счастью, сотрясение мозга, вызванное ударом в лицо куска свинца, летящего на скорости две тысячи миль в час, на время лишило меня ума и притупило эмоции. Это было чудесным благом. Заблудиться на вражеской территории, раненым, истекающим кровью, неспособным ни говорить, ни позвать на помощь, без еды, воды, оружия или средств связи – все это могло бы вылиться в нервное расстройство, которое привело бы меня в сумасшедший дом. Я должен был бы пребывать в ужасе, если не в панике. Однако мой мозг недостаточно исправно работал для этого. Я просто тащился вперёд, словно осёл на ферме по знакомой тропе. Я немного беспокоился насчёт того, чтобы меня нашли. Меня это немножко тревожило. Однако мой разум, к счастью, был так затуманен, что я не мог соединить все точки и осознать, что если меня найдут ВК, то они меня убьют, я могу умереть от потери крови, мои раны могут инфицироваться и что я, чёрт побери, буду делать, если моё лицо вдруг начнёт болеть. Мой разум просто пропускал мимо всё, что должно было стать самыми страшными минутами в моей жизни. Какой невероятно счастливый случай!
Трудно сказать, сколько времени я бродил в одиночестве. Когда я в некоторой степени пришёл в себя, и задумавшись, куда мне идти, я не мог понять, сколько времени я уже там хожу. Постепенно джунгли впереди поредели, и вскоре я вышел на край большой поляны, занятой фермами.
ХЛОП! Пуля щёлкнула возле моей головы. Я тут же понял, что кто-то неподалёку сзади меня и немного левее пытается меня прикончить. Это было честно. Несмотря на то, что я был ранен, я не был совершенно ни на что не годен. Нас учили «стреляй, пока он не залёг». По-видимому, их учили тому же
