Общество и хозяйство в Римской империи

если только можно обозначить этим современным понятием то полурелигиозное поклонение, с которым римляне относились к своему новому властителю. Для них он действительно был полубогом, высшим существом, спасителем, врачующим раны и дарующим мир и благосостояние. Пускай окончание гражданской войны объясняется многими причинами и, в частности, всеобщей усталостью населения, однако нельзя отрицать и того, что сама личность Августа во многом способствовала тому, что эта война больше не могла вспыхнуть. И даже если стать на отличную от моей точку зрения, будто роль Августа сводится лишь к тому, что он пожинал плоды деятельности своих предшественников, нельзя сбрасывать со счетов тот факт, что в глазах всего населения империи восстановление мира и благоденствия было связано с личностью Августа.

На мой взгляд, современные ученые неправильно расценивают творчество поэтов эпохи Августа как «пропаганду». Но даже если признать, что Вергилий и Гораций творили с оглядкой на пожелания Мецената и Августа и соглашались распространять и восхвалять идеи и замыслы своих покровителей по их указке (должен заметить, что мне такой подход представляется слишком упрощенным), то приходится все же признать, что их пропаганда была весьма успешной, — об этом свидетельствует их популярность во всем римском мире. Но успешной пропаганда может быть только тогда, когда она находит связь с массами и отражает их настроения. Поэтому можно с уверенностью сказать, что идеи, встречаемые нами у Вергилия и Горация, выражали мысли и чаяния многих тысяч людей, которые, как и Гораций (хотя для него, в отличие от них, эта вера была всего лишь поэтической метафорой), видели в Августе одного из великих богов: Меркурия, Аполлона или Геркулеса, явившегося на землю в качестве небесного посланника, спасителя великой Священной Римской империи.

Другая форма «пропаганды» представлена великолепными памятниками, воздвигнутыми сенатом, римским народом и отдельными частными лицами в честь Августа. Глядя на эти монументы, люди не столько восхищались их великолепием, сколько воспринимали выраженные в них образным языком мысли, а они выражали то же, что и поэты, и, главное, все чувствовали, что эти памятники не лгут. В качестве одного из многочисленных примеров можно привести алтарь рода Августа (gens Augusta), недавно обнаруженный в домашнем святилище одного римского гражданина в Карфагене. Вероятно, в этом случае речь идет о повторении какого-то столичного образца. На одном из рельефов, украшающих алтарь, изображена могучая богиня Рома, сидящая на груде оружия. Левой рукой она оперлась на щит, в вытянутой вперед правой руке она держит колонну с клипеем (clipeus) — круглым щитом, поднесенным Августу от имени сената и народа; он украшал его дом на Палатине. Щит только что вручила богине слетевшая с небес Виктория. Перед богиней установлен алтарь, на котором лежит рог изобилия (cornu copiae) с жезлом Меркурия (caduceus), а перед ними находится изображение земного шара (orbis terrarum).

Этот алтарь — воистину прекрасное и совершенно правдивое изображение Рима времен Августа, великой империи, созданной его рукой. Величественная фигура Ромы изображена в спокойной позе, она отдыхает. Война закончилась, и Рим вышел из нее победителем; оружие и доспехи больше не нужны, их назначение — служить надежной опорой, на которой зиждется здание римского могущества. Вернулись мирные времена. Рома с гордостью смотрит на символы своего имперского могущества: символизируемые алтарем основы — Благочестие и Религию (pietas) на них покоится благоденствие мира, иносказательный образ которого дан в изображениях рога изобилия, кадуцея и земного шара.

Те же идеи выражены в классических скульптурах алтаря Мира (А га Pads) на Марсовом поле в Риме, в которых дышит истинно римский дух. В особенности это относится к идиллическим сценам: на них изображена Мать Земля в окружении стихий, — символ созидательных сил природы, которые под покровительством Августа снова приносят человеку свои дары.

До сих пор мы говорили об общем настроении в империи, однако это вовсе не означало, что там царило полное единодушие. Были, конечно, и несогласные, причем в основном они встречались в рядах сенаторов. От этих завзятых рационалистов — стоиков и эпикурейцев — невозможно было ожидать, чтобы они поверили в божественную природу Августа и почитали его как сына божественного Юлия. Для них он был таким же человеком, как они; он отличался от прочих только тем, что добился большего успеха. Одни ненавидели Августа за то, что он положил конец безраздельной власти сената, другие не любили его по личным причинам, третьих мучила зависть и они считали, что имели такое же право стоять во главе государства и быть принцепсами (principes). Этим объясняются не так уж редко затевавшиеся заговоры против Августа и покушения на его жизнь. Однако позиция сенаторов не имела никакого значения. К тому же большинство сената и сенаторского сословия было радо, что наконец наступил мир, и, вместо того чтобы демонстрировать образцы республиканских убеждений, гораздо больше усердствовало в изъявлении униженного низкопоклонства.

В провинциях тоже время от времени случались происшествия, доказывавшие, что Август никогда не чувствовал себя вполне уверенно и надежно и что он сам и наместники провинций старались принимать соответствующие меры. Одно из таких происшествий — само по себе, конечно, малозначительное — приключилось в 7–6 гг. до Р.Х., или незадолго до этого времени, в Кирене.

Однако очевидно, что Август и наместник провинции отнеслись к этому случаю с чрезмерной обеспокоенностью. Поскольку армия, в которой как в зеркале отражалось настроение народа, хранила спокойствие, Август, несмотря на латентное сопротивление со стороны политических структур римского государства, получил возможность проводить свои реформы, на пути которых ни разу не встал угрожающий призрак новой гражданской войны. Исполнить данные римским гражданам обещания означало для Августа не только обязательство сохранить их политические привилегии, но, самое главное, не допустить ухудшения их социального и экономического статуса, а также реально увеличить те преимущества, которыми они обладали перед другими классами населения Римской империи. Тут, как и во всем остальном, возлагаемые на Августа ожидания на деле не означали реставрацию стародавних, изживших себя условий, а предполагали закрепление тех явлений, порожденных, как правило, эпохой гражданских войн, которые он застал в экономической и социальной жизни империи.

Во время этих войн классовые различия, существовавшие в римском обществе, отнюдь не исчезли. Сословие сенаторов оставалось замкнутым, как и прежде. Всадники осознали свое исключительное значение для государства и на всех, кто не принадлежал к их сословию и был ниже их по имущественному положению, смотрели как на существа низшего порядка. Та же иерархия существовала и в италийских городах. Члены муниципальных сенатов, отчасти принадлежавшие к сословию всадников, составляли там высший слой общества, сенатскую знать. Рядом с ними, однако ступенью ниже, стояла большая группа зажиточной буржуазии, частично представленная даже вольноотпущенниками. Границы между этими группами верхнего слоя строго соблюдались как в Риме, так и в сельских городках. Среди сенаторов принадлежащими к «нобилитету» считались только патриции и те, кто мог назвать среди своих предков хотя бы одного консула. В глазах этих нобилей все прочие были не более чем парвеню. Римские всадники, которым удавалось проникнуть сквозь непробиваемую стену, воздвигаемую сенаторами, считались «новоявленными», выскочками. Столичные сенаторы и всадники посмеивались над неотесанностью муниципальных гранд-сеньоров. Те в свой черед считали своим правом презирать богатых вольноотпущенников. Отдельно от этой верхушки, не соприкасаясь с ней, существовали низшие классы свободного населения: широкие массы крестьянства, свободные ремесленники, полусвободные арендаторы и рабочие. В среде низших классов горожане с некоторым высокомерием посматривали на сельских жителей, называемых pagani или rustici. А на дальнем плане, составляя общий фон этой картины, маячила огромная армия рабов — слуг, ремесленников, землепашцев, рудокопов, матросов и т. д. Мы говорим здесь не о провинции, а о социальном расслоении римского гражданского общества в Италии.

Август не помышлял о том, чтобы вносить изменения в эти сложившиеся условия, он принял их как