Успокоительное для грешника

— Я проснулся до того, как упала ложка, — ответил он. — И даже уже поднялся, — добавил он, почти не греша против истины. — Где Юсуф?

— Юсуф проснулся раньше тебя, папа, — ответила Ракель. — Схватил со стола кусок хлеба, сыр и побежал к конюшням. Кажется, ему обещали сегодня долгий урок в какой-то загадочной области верховой езды, — беззаботно добавила она. — Я сказала ему, что, скорее всего, он ничему не научится, а сломает себе шею, заснув и упав с лошади. Но сам знаешь, он меня не слушает.

— Должно быть, он любит верховую езду еще больше, чем я думал, — сказал Исаак, — если позволяет ей вставать между собой и завтраком. Или сном.

— Думаю, это потому, что он любит ходить в казармы охранников, — сказала Ракель. — Они рассказывают очень грубые истории, чтобы скоротать свободные от службы часы.

— Со стороны Его Преосвященства очень щедро — поместить эту лошадь в конюшню и дать Юсуфу наставников в верховой езде, — осуждающе сказал Исаак.

— Он делает это только потому, что Юсуф — любимец Его Величества, — заметила Юдифь.

— Его Преосвященство тоже любит мальчика, — сказал Исаак. — Ну, что у нас сегодня на завтрак?

И пока жена накладывала ему на тарелку свежевыпеченный хлеб, фрукты, разные виды сыра, в том числе с пряными травами, Исаак с дочерью оживленно обсуждали здоровье епископа.

— Папа, ты не думаешь, что он больше страдает от беспокойства и усталости, чем от мокроты в легких? Ему, несомненно, нужен отдых.

— Дорогая моя, изначальной причиной вполне могли быть беспокойство и усталость, — заговорил он. — Ему, конечно, нужен отдых, но скопление мокроты — реальность. Ты должна всегда помнить, что эффект так же реален, как сокрытая причина, и в большинстве случаев его нужно лечить в первую очередь. Разумеется, после приступа удушья ему не пошла на пользу весть о смерти Гвалтера Гутьерреса.

— Смерти сеньора Гвалтера?! — воскликнула Юдифь.

— Смерти? От чего он умер? — одновременно с ней спросила Ракель.

Исаак вздохнул. Из всего тщательно продуманного маленького урока в сознании слушателей осталась только смерть сеньора Гвалтера, и он был обречен до конца завтрака рассказывать о ней.

Их вновь прервали громкий стук в ворота и звон колокольчика.

— Должно быть, кто-то из домашних сеньора Гвалтера, — сказала Ракель. — Никто больше не стучит в наши ворота таким образом.

На сей раз Исаака срочно вызывали к жене сеньора Гвалтера.

— Сеньора настолько охвачена горем, — сказал посланный мальчик, — что не перестает причитать и плакать, и теперь начинает задыхаться. Сеньор Марти очень беспокоится.

— Сейчас придем, — сказал Исаак, и через минуту Ракель с наброшенной на голову вуалью и с корзинкой в руке шла к воротам, отец следовал за ней.

Исааку потребовалось некоторое время, чтобы унять нарастающую истерику, сдавившую горло и грудь сеньоры Сибиллы.

— Сеньора, — сказал он, когда всхлипы прекратились и она задышала легче, — у меня нет надежды утешить вас в вашем горе, но имейте в виду, что вы были нездоровы до этого ужасного происшествия. Если дадите волю своей печали, то быстро присоединитесь к мужу, оставив вдвойне злополучного сына горевать по обоим родителям. Ваш долг — держаться ради него, если не ради себя.

— Но, сеньор Исаак, какой смысл мне жить дальше?

— У вас еще многое осталось в жизни, сеньора Сибилла, — уверил он женщину. — Сейчас вы не можете этого понять, однако…

— Вы сами не знаете, что говорите, сеньор Исаак, — сказала она, с отчаянием ухватив его за руку. — Я разорена. И мой сын, и я. Мы нищие. Скажите — говорят, вы были там, когда обнаружили его тело — правда, что при нем не было никаких денег?

— Ни охранники, ни мой ученик не видели ничего такого, где могли бы находиться деньги.

— Ничего не было спрятано под одеждой?

— Мне сказали, что шнурки его кошелька были обрезаны.

— И бесценной серебряной вещи тоже не было?

— Бесценной серебряной вещи? — Исаак покачал головой. — Не слышал.

С уст сеньоры Сибиллы сорвался легкий стон.

— Мой муж был хорошим, добрым человеком, сеньор Исаак, хотя и склонным к раздражению и быстрым переменам в настроении. У всех у нас есть недостатки. Но хуже редких вспышек раздражительности была его глупость, какой больше ни у кого не встретишь в этом городе. Насколько я могу судить, вчера вечером он забрал все наши деньги до единой монетки — и сказал мне только, что собирается купить бесценную серебряную вещь. Один из слуг говорит, что подслушал, как он разговаривал с кем-то о ней и что эта серебряная вещь якобы священный Грааль. Только у моего мужа, — с горечью сказала она, — хватает — хватало — ума поверить, будто священный Грааль можно купить просто так, словно сосуд для пряностей или отрез шелка.

— Не мог же он заплатить все деньги, что у вас были, за эту серебряную вещь? — сказал Исаак.

— Он взял все деньги, — ответила вдова. — Я отговаривала Гвалтера, плакала, даже кричала на него. Он уверял только, что в этом году ему очень повезло, что склад полон самых лучших кож. Грааль приносит процветание, сказал он, поэтому кожи должны пойти по самой высокой цене. По его расчетам, через месяц-другой он должен был скопить еще больше денег, чем было при нем вчера вечером. Немного же теперь он скопит, — с горечью добавила она.

— Ваш сын знает об этом?

— Боюсь, что да, — ответила сеньора Сибилла. — Я не могла сдерживаться в своих причитаниях сегодня утром. Тяжело оставаться вдовой в моем возрасте, — печально добавила она, — я буду очень скучать по мужу. Мне придется чуть ли не побираться на улицах. А мой сын в такой ярости, что, боюсь, станет преследовать этого убийцу до того притона, где он живет вместе с ворами и бандитами. Что мне делать, сеньор Исаак, если и он будет убит?

— Много денег взял с собой сеньор Гвалтер? — спросил Исаак.

— Пятнадцать тысяч золотых мараведи, — прошептала горюющая вдова.

— Пятнадцать тысяч? — переспросил врач. — Как же он унес столько?

— Взял с собой двух сильных слуг, чтобы они помогали ему и защищали его, — ответила сеньора Сибилла. — Но отослал обоих, как только они пришли к месту встречи.

— Где это место?

— За собором. Святое место для столь благородного деяния, вам не кажется? — саркастически произнесла она.

Исаак утешил вдову, как мог, успокаивающей настойкой и снотворным отваром, пообещал зайти снова и, весьма обеспокоенный тем, что услышал, отправился домой.

Остальная часть долгого утра была слишком занята вызовами к пациентам, и Исаак не мог думать ни о епископе, ни о вдове. Когда колокола зазвонили к обедне, он мыл лицо и руки в прохладной воде своего фонтана, обдумывая, что лучше всего сделать после этого.

— Господин, — послышался негромкий голос у него за спиной.

— Да, Юсуф? — ответил врач. — Так рано закончил уроки?

— Нет, господин. Я их еще не начинал. Проснулся так поздно, что только что вернулся из конюшен, но солнце еще высоко, и я подумал, что вы захотите снова посетить епископа. Как обещали.

— Хорошо, что напомнил мне, мальчик, — сказал Исаак. — Хотя звон колоколов уже напомнил мне о моем долге.

— Но, папа, — сказала Ракель, перебиравшая сухие травы за столом под деревом, чтобы сложить их в коробки и приклеить к ним ярлычки, — ты забыл о нашей соседке?

— Какой соседке, дорогая моя?

— Сеньоре Дольсе. У нее воспаление горла.