но сказали, что высадят меня на берег; спустили меня за борт в крохотной шлюпке и вернулись на место. Смеялись надо мной. Я думал, что погибну в этом море. Никогда не думал, что это случится, никогда. Надо же, вероломная свинья.
— Кто вероломная свинья? — спросил Бернат. — Он угрожает его преосвященству? Или, может, его величеству?
— Бросили на произвол судьбы, — пробормотал больной. — Меня. Я дал им так много. Мой повелитель дал им так много. Мне нужно было доставить сообщения от моего повелителя. Важные сообщения.
— Скажи мне, как он выглядит, — сказал Исаак, проведя рукой по его напряженному от боли телу.
— Он побледнел от боли, господин, — сказал Юсуф. — Тело его корчится в судорогах, но не как при отравлении стрихнином. Я видел такое отравление.
— От стрихнина он бы уже умер. Принеси ему чашку болеутоляющего, приготовленного для его преосвященства. Скажи Ракели, что нам требуется еще.
Вскоре после того, как больной смог проглотить немного лекарства, его стиснутые челюсти стали расслабляться, и он заговорил снова:
— Это сделал тот парень. Упрямый негодник — я научил его всему, что знал… всем искусствам… даже рецепту, которым он меня убил, который я узнал от величайших мастеров искусства в Генуе, я учил его, и он получил этот рецепт от меня. Теперь он его уничтожит. Я сказал ему. Бедняки не должны пользоваться такими вещами. Могут только богатые. — Он сделал паузу, широко раскрыв глаза. — Богатые. Его тупая, упрямая светлость не настолько богат, чтобы одержать победу над самым холодным, жадным монархом в мире и его бессердечной женой… Она лучший полководец, чем он. Будь она адмиралом, нам бы пришел конец. Но мы ускользнули, мой повелитель и я.
— Он имеет в виду их величеств? — официальным тоном спросил Бернат, ища подтверждения.
— Полагаю, да, — ответил Исаак.
— Хорошо, что он близок к смерти, — сказал священник. — Но кто его повелитель?
— Кто ваш повелитель? — спросил Исаак. — Он живет здесь или в Эмпорде?
Казалось, больной уже не реагировал на вопросы.
— Мы оставили его светлость, великого и малодушного судью, прятаться в его маленькой башне, а дочери Рокаберти пришлось на коленях ползти к его величеству, напоминать ему о своих благородных родственниках.
Все это время перо писца скрипело, оставляя за собой ровные строчки.
— Он говорит о судье Арбореа, — сказал Бернат, не столько потрясенный, сколько заинтригованный. — Судья женился на дочери виконта Рокаберти, соединив этим два великих рода. Я догадываюсь, что этот человек на кушетке был в Альгеро. Но он не говорит о нем, как о своем повелителе.
— Сеньор Хуан, — спросил Исаак, — кто ваш повелитель? Послание его величеству от вашего повелителя?
— Мой повелитель, — пробормотал больной. — Моему повелителю нет дела, что будет с нами, после всего, что мы для него сделали. Но он еще получит весть от нас; он уже получил. Берегитесь, врач. Предупредите своего епископа, пусть оберегает спину. Он обязан мне жизнью. Они похитили у меня жизнь, они обязаны мне, все они… лишили меня жизни… все забрали себе… — Больной попытался встать, но рука Исаака легко лежала на его груди. Он мягко уложил его обратно на подушку. — Охраняйте его спину, остерегайтесь ученика! — выкрикнул он в тревоге и забормотал: — Учил его всему… Никто больше не знает того, чему я его учил. Воры… все они воры. Украли половину моего золота, но другой половины не получат. Он не настолько умен.
— Кто, сеньор Хуан? — спросил Исаак. — Кто не настолько умен? Как его имя?
— Я не вор. Я беру только то, что мне причитается. Я не вор. Это все тот проклятый парень. Он не понимает.
— Хуан, какой парень?
— Если б не я, он не смог бы… — Он умолк. — Скажите епископу… везде опасность… везде опасность… Гнали из порта в порт, как царства падают одно за другим.
Больной умолк, переводя дыхание, и Юсуф омыл ему лицо. Писец перестал писать и торопливо чинил перо.
— Ваш повелитель Мариано д’Арбореа? — спросил Бернат. — Вы из Альгеро?
— Будь они все прокляты! — закричал снова больной. — Воры, лжецы, предатели! Чтоб они сдохли в муках и гнили в аду со своими матерями, лживыми шлюхами!
— Он быстро отходит, — негромко сказал Исаак. — Я чувствую.
— Хуан, сын мой, — сказал Бернат, быстро вмешавшись между вопросами и душой на кушетке. — Не умирайте с проклятиями на устах. — И повернулся к остальным: — Я должен поговорить с ним наедине.
Но, прежде чем они собрались уходить, Хуан закорчился в последней агонии, выругался и затих.
Исаак приложил ухо к его груди и прислушался. Потом распрямился и коснулся пальцами его шеи.
— Он мертв.
— Не мирная кончина, — заметил писец, впервые нарушив молчание. — Правда, если б меня отравили, я бы тоже озлобился.
— Что мы знаем о нем? — спросил Бернат, он с недоумением хмурился, глядя на покойника. — Мы его похороним, но если у него есть родные, их нужно известить о его смерти. В кармане у него был кошелек с шестью су, потом мы нашли еще один, привязанный к телу, с пятьюдесятью золотыми мараведи. Деньги должны достаться его наследникам. Я их надежно спрятал.
— Мы знаем его имя, — сказал Исаак. — Если только оно подлинное. Боюсь, отец Бернат, он не так честен, как вы.
Сержант Доминго из стражи епископа заговорил впервые с тех пор, как вошел в комнату.
— Отец, если я понял, что говорил этот человек, он был причастен к чему-то скверному. Как он попал сюда? Был ли один? Где жил? Мы должны попытаться изловить его сообщников, которые должны знать ответы. Я не могу оставить без внимания угрозы его преосвященству. Если с ним были люди и они теперь способны говорить, мы должны их отыскать.
— Как будем это делать? — спросил Бернат.
— Я возьму одного из парней и поспрашиваю на ближайших фермах и в домах. Кто-то должен был видеть, как он здесь появился. Когда отыщу такого человека, начну искать того, кто видел его раньше.
— Мне нужно вернуться к пациенту, — сказал Исаак. — Я оставил с ним свою дочь, а ей очень нужно поспать.
Сержант Доминго привык вести жизнь, в которой успех приходит после разочаровывающих усилий — если вообще приходит. Его не удивило, что только одна из жительниц деревни заметила Хуана Кристиа, когда тот, шатаясь, подходил к замку.
— Он был пьяным, еле держался на ногах, — сказала она, дав плачущему ребенку подзатыльник, от чего он заплакал вдвое громче, — в такую-то рань. Как ему только не стыдно. Это он умер в замке? От пьянства, не иначе. Я твержу своему Роже, что с ним будет то же самое, и хорошо бы.
Женщина подхватила ребенка и повернулась к своему домику.
— Откуда он шел? — спросил сержант. — От монастыря или от города?
— От города, конечно, — быстро ответила она. — Будто монахи дадут ему столько вина, чтобы он так набрался.
— Спасибо, добрая женщина, — сказал сержант. — А где все остальные? — спросил он, оглядывая пустую деревню.
— В поле, где же еще, — ответила она, хлопнув себя по выпирающему животу. — Не могу нагнуться из-за этого, вот и остаюсь дома в эти последние дни.
