«Ладно, — подумал тогда Гаичка, — в учебном, дело ясное, надо учиться. Вот приеду в часть…»
И приехал. Огляделся: камни да вода, ни одного мало-мальски ровного места.
— Где вы тут в футбол играете?
Ему показали площадку размером в две баскетбольные с одними воротами. Гаичка долго смеялся, а потом загрустил. И решил проситься куда угодно, лишь бы поближе к стадиону.
Как-то сидел он со своими невеселыми думами возле носовой пушки, смотрел на тихую воду, на выбеленные чайками боны, на первобытный хаос каменных громад, стороживших вход в бухту.
— Матрос Гайкин! — Боцман стоял над ним кряжистый и мрачный. — Вы на чем сидели?
— Вот на этой штуке. — Гаичка, недоумевая, показал ногой на шаровой выступ на палубе.
— Та-ак, — сказал боцман. — Плохо вас учили. Корабельный устав, статья четыреста пятьдесят пять, пункт «ж» говорит, что личному составу запрещается садиться на предметы, не предназначенные для этого. Два дня сроку — выучить назубок правила поведения на корабле. И запомните: здесь нет ни одной так называемой штуки. Каждый предмет имеет название и строго определенное назначение.
— А это что? — спросил Гаичка.
— Это называется — вентиляционный гриб.
— Так просто? А я думал, она по-морскому называется.
— Это и есть по-морскому. — Боцман прищурился. — Послушайте, матрос Гайкин, что-то вы мне не больно нравитесь. То слишком много говорите, а то молчите, задумываетесь. В чем дело?
Гаичка поглядел на вершину скалистой сопки, на одинокое облачко, заблудившееся в чистом небе, и ему стало очень жаль самого себя.
— Товарищ мичман! — просительно сказал он. — Скажите командиру, что я плохой, пусть меня переведут в другую часть.
Боцман удивленно поднял брови и тут же опустил их, нахмурился.
— Та-ак! Кубрик не нравится?
— Не могу я без футбола, товарищ мичман! Я ведь за сборную города играл. Мне тренироваться нужно!
Он понимал, что боцман не бог весть какой начальник и его слово еще ничего не значит, но ждал ответа, как чего-то очень важного для всей своей жизни.
— Та-ак! — сказал боцман, помедлив. — Тоже мне — матрос! Его только волной окатило, а он уже кричит: «Тону!» Ну вот что, никто с нашего корабля еще не дезертировал. Будете служить, как все, и даже лучше. А командира я попрошу назначить вас ответственным за спортивно-массовую работу. Играйте в футбол, в кошки-мышки, во что хотите.
Боцман посмотрел на часы, наклонился и нырнул в дверь штурманской рубки. И тотчас на корабле загремели динамики:
— Команде приступить к занятиям! Команде построиться на юте!
Странное дело, вроде ничего утешительного боцман не сказал, а полегчало. И когда Гаичка становился в строй, подравнивая носки ботинок по минному полозку, на его душе уже не было тучи, только что загораживавшей весь белый свет.
Боцман вывел матросов к зданию клуба, на единственную во всем городке заасфальтированную площадку, называвшуюся плацем, и начал самые нелюбимые матросами строевые занятия.
— Равняйсь!
— А-атставить!
— Равняйсь!
— А-атставить! Евсеев, подбородок выше!
И пошло. Когда Гаичка поворачивал голову по команде «Равняйсь», он видел двор с длинной шеренгой тонких березок. В конце этой шеренги была проходная, железные ажурные ворота и за ними — белые домики, прилепившиеся к розовой скале. По команде «Отставить» он опускал голову и щурился от выбеленного солнцем асфальта. Здание клуба отбрасывало на плац густую тень, и казалось, что асфальтовая полоса поделена на две равные части: почти белую — солнечную и почти черную — теневую.
— Смирно! — скомандовал боцман. И пошел вдоль строя, осматривая матросов.
Гаичка повел взглядом и увидел девушку. Она шла по самой кромке светотени и смотрела на строй. Солнце запутывалось в ее светлых волосах, и они ярко лучились на фоне затененной стены.
— Да здесь русалки водятся! — тихо воскликнул он.
Боцман посмотрел на девушку, подозрительно оглядел улыбающихся матросов.
— На-пра-во!
Строй повернулся, щелкнув каблуками.
— Це добре! — удовлетворенно сказал боцман. И вдруг, удивленно взъерошив усы, направился в конец колонны.
Матросы начали оглядываться. Замыкающий, самый маленький по росту трюмный машинист Ахматулин, стоял спиной к строю.
— Стало быть, все повернулись неправильно, один Ахматулин правильно?
— Вырабатывает наблюдательность, — не сдержался Гаичка.
Боцман недобро перевел взгляд в голову колонны.
— На-пра-во! — скомандовал он. — Матрос Гайкин, выйти из строя!
Гаичка шагнул, как полагается — два шага вперед, повернулся кругом. Теперь он снова видел девушку. Она гибко переставляла свои длинные ноги, будто не шла, а плыла по теневой кромке.
— Доколе мы будем разговаривать?
Гаичка молчал, кося глазом на девушку и мысленно умоляя ее оглянуться.
И она оглянулась. Повернулась на своих длинных ногах, остановилась и, понимающе усмехаясь, уставилась на Гаичку. И тут он увидел ее глаза — большие, любопытные. И почувствовал в себе нечто совершенно новое. Будто кто-то нежный и добрый, как мать, тронул мягкими пальцами самую-самую глубь души, открытой, живой, незащищенной. Гаичка глядел не отрываясь на ее смеющиеся губы и поеживался от приятных расслабляющих мурашек, сжимавших затылок и волнами сбегавших по спине…
В тот же день Гаичка узнал, что она — библиотекарша в их бригаде, и вечером отправился знакомиться.
Девушка вышла ему навстречу из сумрачной глубины книгохранилища и улыбнулась так весело и приветливо, что он задохнулся от восторга.
— Хотите записаться? Гайкин, если не ошибаюсь?
— Это боцман так называет. Моя фамилия Гаичка.
— Какая приятная фамилия!
— Птица такая есть.
— На Украине?
— Ага! — обрадовался он. — У меня отец украинец. Это его бабушку так прозвали за то, что пела хорошо.
— А вы не поете?
— В строю только.
— А стихи вы любите?
— Ага.
— Сами писать не пробовали?
— Немного.
— Вот как?! — Девушка изумилась настолько искренне радостно, что Гаичка даже испугался.
— Ерунда получалась.
— Это ничего. Ни-че-го. У нас есть литературный кружок. Вы ведь будете в нем заниматься?
— А вы?
— Я им руковожу.
И тогда он задал вопрос, к которому готовился еще на пути в библиотеку.
— А как вас… зовут?
— Марина Сергеевна.
