Откуда же он — норд-ост? Многие ломали голову над объяснением этого феномена. И думали, что все дело в горном хребте, отгородившем море от северных равнин, что на равнинах скапливается холодный воздух, переполняет эту гигантскую чашу и перетекает через край в сторону теплого моря.
Лишь недавно удалось выяснить, что норд-ост вовсе не местное явление, а результат движения огромных масс воздуха — циклонов, образующихся на юго-востоке Черного моря, и зимних антициклонов Украины и южных степей России. Норд-ост не струйка ветра, а мощный поток, летящий над горами слоем, превышающим полкилометра. Можно ли задержать или отвести в сторону такую массу? Нет. Но мы научились точно предсказывать ураган. Все, кого это касается, успевают подготовиться. Больше двадцати лет я слежу за норд-остом и не помню случая, чтобы от него пострадало хотя бы одно советское судно. Бывало, выбрасывало на берег иностранные суда, особенно греческие, но не ветер виноват в этом, а безалаберность команд, отсутствие дисциплины. Суда застрахованы, а безопасность людей, как видно, не слишком интересует хозяев. У нас, метеорологов, есть даже такая шутливая примета продолжительности норд-оста. Говорим: будет дуть, пока грека не выбросит.
В зале засмеялись. Многие и сами знали о порядках на греческих судах, видели немытые палубы, ржавые борта, ненадежные тросы, кое-как наброшенные на кнехты.
— Мы не можем остановить ветер. Но там, на перевале, когда я слушаю, как гудят горы от страшного урагана, прямо злость берет, что такая силища пропадает впустую. Верю, что когда-нибудь на горных склонах вырастет лес ветряков и энергию, которую даст норд-ост, люди повернут против него же. Своеволие стихий не может быть долгим…
Под окнами грохнуло так, что задрожали стекла. Соловьев знал, что это хлопнула входная дверь, прижатая ветром. Когда норд-ост, дверь открывается так, словно ее держат изнутри. Тянешь за скобу обеими руками, протискиваешься в щель, а потом, если вовремя не придержишь, отлетаешь в сторону: раскрытая дверь бьет, как катапульта. А вскоре, привычный к звукам своего КПП, Соловьев уловил чей-то раздраженный говор. Он встал и тихо вышел из клуба.
Дежурный нервно похаживал по коридору, то и дело поправляя красную повязку на рукаве, должно быть, ждал, когда вызовет начальник. Дверь в кабинет полковника Демина была приоткрыта, и оттуда слышался взволнованный голос пограничника Кадырова:
— Не могу я больше, товарищ полковник. Он на причал плюет, он толкается, а я не моги ему слова сказать? Он человек, да? Я тоже человек!
— Садитесь.
Демин покопался в бумагах на столе и вышел, оставив Кадырова одного в кабинете.
— Пусть парень успокоится, — сказал он, плотно закрывая за собой обитую дерматином дверь. — Служба-то не мед. А что делать? На границе без выдержки — никак.
Соловьев улыбнулся, вспомнив, что и он когда-то требовал перевода в другое подразделение. А потом привык да вот и служит уже сколько лет.
— А мне что делать, товарищ полковник?
— Маятно? Ступайте домой. Суда, которые надо было отправить, уже отправили, а приходов не предвидится.
— А если что другое?
— Если что — вызовем. Возьмите дежурную машину и поезжайте.
— Пешком доберусь.
Было уже темно, когда Соловьев вышел на улицу. В сумрачном небе над портом метались огни. Ветер прижимал его к маркому, недавно покрашенному забору, и он шел, выставив левую руку, чтобы не коснуться забора плечом.
Извилистая Портовая улица шла мимо здания Управления порта, мимо Интерклуба и клуба моряков. Обычно здесь всегда было людно, а теперь только две фигуры маячили впереди. Одного из этих прохожих Соловьев узнал по модной курточке — Гошка, Верин брат, — и невольно встал в тень, снова почувствовав щекотное тепло в груди. Как в тот раз, когда смотрел на его сестру, такую одинокую посреди солнечной комнаты.
Парни свернули к Интерклубу, остановились у входа, покуривая, поглядывая на двери. Поведение их было слишком знакомо Соловьеву. Так в нетерпеливом ожидании слоняются у дверей Интерклуба только те, кто ищет знакомств с иностранцами. И все же ему очень хотелось верить, что вот сейчас парни покурят и пойдут дальше. Даже когда открылась дверь и Гошка шагнул к показавшемуся на улице подвыпившему иностранцу — черному греку с «Тритона», и тогда Соловьев еще не потерял этой своей надежды, что все обойдется.
— Алло! — крикнул Гошка. — Купить-продать, пожалуйста?
Грек остановился, заинтересованный.
— Купить-продать?
— О, по-русски? Бизнес. Плащи, джинсы, жвачку — что есть. Старое, новое — все берем.
— Хорошо, — быстро согласился грек. — Когда, где?
— Завтра в восемь у морвокзала.
— Девочка будут?
— Будут, будут, — сказал Гошкин приятель и осклабился, оглянувшись. — Верунчик твой, а? Сколько можно в девках…
И тут случилось неожиданное: не размахиваясь, Гошка сильно ударил парня по лицу. Тот отскочил, набычившись, пошел вперед.
— Русский петух! — засмеялся грек и как-то ловко поймал парня за руку. — Не надо девочка. Бизнес будет, да? Морвокзал?
Парень вырвался и, не оборачиваясь, быстро пошагал в темную глубину улицы.
Гошка, потоптавшись растерянно, пошел следом, злой, молчаливый, нахохлившийся. А Соловьев все стоял в тени, не зная, что теперь предпринять.
VI
Сорокин ничего особого не ждал от беседы с дамой по кличке Шантаклер, поэтому молча сидел в сторонке, пока начальник ОБХСС капитан Павленко беседовал с ней. Даму эту в милиции знали еще по делу торговцев валютой, начавшемуся с итальянского «чифа» с часиками, которого так ловко раскусил таможенный инспектор Головкин. Тогда она получила свое и, отбыв наказание, вернулась, как заверяла, «к честному труду» — устроилась работать курьером в стройуправление.
Шантаклер вначале принялась сморкаться и плакать самыми настоящими слезами, божась, что «больше ни в жизнь». Но уже через полчаса ей самой надоела «такая репетиция», она положила ногу на ногу и грубо выругалась.
— А вы меня поймали? Ну и не шейте, чего не надо. Докажите, тогда — пожалуйста.
Всякое повидал подполковник Сорокин, но с такой трансформацией даже он встречался не часто.
Капитан Павленко удовлетворенно улыбался: если Шантаклер говорит своим языком, она говорит то, что думает.
Беседовать с ней мог не каждый. Эта дама выражалась настолько откровенно, что бывалые милиционеры, случалось, краснели и отворачивались. А она словно тешилась своей безнаказанностью, знала: за нецензурное слово на улице можно поплатиться, а говорить то же самое на допросе — вполне безопасно. Она принимала это за тайную доброжелательность, не понимая, что многотерпение работников милиции — от неизбежности, диктуемой особенностями службы. Работая ассенизатором, приходится мириться с дурным запахом…
— Ну чего еще? — Шантаклер покосилась на Сорокина. — Знаю я ваши заклинания. Связь с иностранцем, то да се. А если у нас любовь?
— Кто он? — спросил Павленко.
— Капитан с «Тритона». Не матросишка какой-нибудь: руки чистые.
