Начальник заставы сам отобрал шестерых, как он сказал, менее занятых по службе. Игорь Курылев тоже оказался в числе «незанятых», что меня вначале удивило — ведь говорил же о его боязни. Но, поразмыслив над этим решением начальника, я согласился с ним: что за анахронизм — боязнь у пограничника?! Боишься или нет, будь добр, если надо, взять себя в руки.
Мы принялись копать, окруженные кольцом поселковых пацанов. Девчонки вместе с Таней и Ниной сидели поодаль на небольшом курганчике, выделявшемся на пологом склоне, боязливо посматривали в нашу сторону. День был совсем уж по-весеннему жаркий, и мы, с разрешения старшины, осуществлявшего, так сказать, административное руководство нашими археологическими изысканиями, разделись до пояса, с удовольствием подставив солнцу свои белые спины. Падкие до подражаний пацаны тоже принялись раздеваться, и вскоре наша толпа на склоне начала напоминать цыганский табор. Старшина походил вокруг, все более хмурясь, и вдруг сердито прикрикнул на пацанов, чтоб отошли подальше.
— Разыгрались, — обращаясь уже к нам, ворчал он. — Это вам не праздник-субботник.
Он явно был недоволен тем, что с самого начала не оценил траурной торжественности момента.
— Это вам не яму копать, — поддакнул я. — Надо осторожно, не торопясь.
Старшина обрадовался поддержке. Как-никак, а я в этот день был кем-то вроде научного руководителя.
— Точно, — сказал он, по-своему поняв мои слова. — Всякое можно выкопать, даже гранату. — И сделал неожиданный вывод: — Всем одеться!
Грунт был слежавшийся, каменистый. Из-под лопат летела белая щебеночная пыль. Но это был все же не скальный монолит, и сразу чувствовалось: здесь когда-то копали.
Еще в школе мне приходилось участвовать в раскопках. Как-то наш историк, раздобыв в музее разрешение, повел нас раскапывать древнее захоронение. Помню, первый штык мы снимали смело, потом перетирали в пальцах каждый комок, чтобы не выбросить с землей чего-либо ценного, а потом и вовсе стали ковыряться щепочками. Помню, как холодели при виде серых человеческих костей и как постепенно этот холод перерастал в нетерпение, в неистовое любопытство. И сознание того, что мы впервые за десять прошедших веков брали в руки найденные черепки и браслеты, наполняло нас ощущением почти мистической важности совершаемого. Будто разрытая могила была окном и мы, минуя бездну веков, заглядывали через это окно в давно минувшее.
И теперь, сказав, чтобы не больно спешили копать, перебирая рассыпающийся щебень, я, как тогда на могильнике, чувствовал волнение и нетерпение и трепетал душой от странного ощущения близости эпох. Будто не три десятилетия назад, а только вчера обрушило взрывом этот окоп, и мы должны, непременно должны найти засыпанного в нем человека.
Пришел Чупренко, остановился на бруствере рядом со старшиной. Волька тоже явилась вместе с ним, постояла, поковыряла ногой землю и пошла к девчонкам, молчаливо сидевшим на холмике. Я смотрел ей вслед и старался угадать: сказала она про револьвер или, как всегда, отнекалась. Я догадывался, почему так поздно пришел Чупренко: видимо, был у него начальник заставы, расспрашивал.
— Чи здесь, чи не здесь? — задумчиво сказал он, разглядывая кучу щебенки. — Тогда ведь тут гильз было, что гальки на берегу.
И сразу пропало мое мистическое предчувствие чуда, и я понял, что волновался главным образом потому, что в этом старом окопе, разрытом уже по грудь, ничто не напоминало о бывшем бое.
— Конечно, не здесь, — сказал Игорь Курылев. Я понял его. Ведь если окоп тот самый, а следов боя нет, значит, Иван попал-таки в руки фашистов. И что бы ни говорил Чупренко, это не снимет тяготевшего над всеми нами обвинения.
— Не было такого длинного окопа, только ячейка, — сказал Чупренко. — Точно помню, Иван коленками в стены упирался. Может, это потом выкопали? Меня-то не было, но, говорят, в сорок четвертом, после освобождения, в поселке наши солдаты стояли.
Мы перестали копать, вопросительно посмотрели на старшину. А старшина уставился на меня, словно спрашивал: что, мол, научный руководитель, обмишурился? Трудно сказать, сколько бы мы вот так играли в гляделки, если бы от курганчика, на котором сидели девчонки, не послышался, взволнованный говор. Мы все повернулись туда и вдруг вздрогнули от леденящего душу вопля.
Я давно заметил, что человек лучше всего определяется его отношением к крику другого человека. Эгоистичные пацаны тотчас кинулись врассыпную. Все мы, стоявшие с лопатами, застыли на месте, не зная, что делать. И только старшину как ветром сдуло — кинулся туда, на крик. Поймал, грубо схватил за плечи бежавшую навстречу Нину.
— Там! — Нина спряталась за старшину, как за столб.
Я сразу подумал, что тоже мог бы побежать и так же вот схватить Таню. Но бежать было уже поздно: паника опадала, как грунт, вскинутый взрывом.
— Там! — твердила Нина. — Ремень…
Смущенная, подошла к старшине Таня. Из ее взволнованного рассказа стало ясно, что произошло. Они спокойно сидели на своем бугорочке, ковыряясь в земле. И вдруг Нина вытянула странный плоский корешок. Наклонилась поближе, чтобы рассмотреть, а Волька как раз в этот момент в сказала, что это ремень того самого пограничника, которого ищут, что он тут и лежит мертвый.
Мы подошли, быстро разрыли остатки ремня и выкопали совсем зеленую, почти черную командирскую бляху со звездой.
— Точно, тут и было, — сказал Чупренко обрадованно. — Еще я подумал: хорошая позиция у Ивана, вся дорога как на ладони.
И в самом деле, с этого места дорога просматривалась лучше. А вот бухту совсем не было видно, только море. Это, наверное, и смутило меня в прошлый раз: как же выбирать позицию, если не видно самого главного — бухты. Но у тех, довоенных, пограничников, должно быть, имелся еще и другой окоп, специально для наблюдения за бухтой. И бугор меня смущал: кто ж на таком пупе окоп копает? И только теперь я подумал, что это не окоп вовсе, не боевая позиция, а прежде всего наблюдательный пункт. А ему самое место — повыше.
Начав копать, мы сразу поняли: точно тут. Вместе со щебенкой с лопат посыпались гильзы, большие, с узким горлышком, довоенные. Мы складывали их горкой на подостланную газету. Скоро рядом с гильзами легли несколько колец с чеками от гранат. Потом нам попался пустой диск старого дегтяревского пулемета и порванная осколком алюминиевая фляга с ясно различимыми, глубоко выцарапанными инициалами «И. К.».
Было странно и страшно держать в руках наши находки, потому что уже не оставалось сомнений, что все это — следы боя. С каждым найденным предметом росла уверенность: не мог человек, вставший один против целого гарнизона без каких-либо надежд на победу, не мог он живым попасть в руки врага.
Нашли мы и ствол пулемета, бесформенный, тяжелый, как палица, с приросшими к нему окаменевшими комьями земли. А вот невыстреленного патрона не было ни одного. Это убеждало: Иван дрался до последнего. Но это же наводило на тревожную мысль: а что было потом, когда патронов не осталось? Тревога росла по мере того, как мы углублялись в землю, потому что никаких останков человека в окопе не было.
Игорь, не спрашивая разрешения, отошел в сторону, сел там и мучился в одиночестве, стараясь не смотреть в пашу сторону и поминутно взглядывая на нас. Копали мы по очереди, осторожно кроша землю, выбрасывая ее руками, потому что с длинной лопатой в узкой ячейке было не развернуться. Старшина и Семен Чупренко коршунами нависли над ячейкой, растирая каждый ком земли. Поодаль терпеливо сидели поселковые ребятишки. Мы копались в земле уже четвертый час, а они все ждали чего-то, не расходились.
И снова подошла моя очередь лезть в ячейку. Я спрыгнул в нее и почувствовал под ногами словно бы подвижный гравий. Копнул лопатой и выложил на бруствер сразу пригоршню гильз. Стало ясно, что это дно ячейки и дальше копать бессмысленно. Я машинально ковырял сразу уплотнившийся грунт, все не веря, не решаясь вылезти из ячейки. Но тянуть дальше было уж совсем нелепо, я выпрямился, огляделся последний раз и увидел в стенке небольшую осыпавшуюся ямку. Покопавшись в ней, понял, что это была ниша, в какие солдаты обычно складывали боеприпасы. Я и копался в расчете найти именно боеприпасы. А нашел массивный потемневший портсигар. Потер его о рукав, а потом, скорее из любопытства, чем на что-то рассчитывая, потянул створки в разные стороны. Портсигар неожиданно легко раскрылся. В нем, сложенная
