Опасная тайна

75% мировых запасов хрома находится в ЮАР, 20% в Казахстане, остальное россыпью по миру. Есть он, в част­ности, в Югославии и Албании. Эти страны были доступ­ны немцам в ту войну, следовательно, хром у них был.

Марганец применяется в специальных сталях. Ска­жем, в стали для траков танковых гусениц его должно быть 13%. А почти во всех остальных сталях его нуж­но иметь в пределах 0,6% — для нейтрализации вредно­го влияния серы, иначе сталь начнет ломаться. Мировые запасы марганца распределены так: 60% в Никополе, не­много в Грузии и Казахстане, остальное разбросано по миру. Но в Европе марганца нигде нет! С потерей Нико­поля Германия переходила только на стратегические за­пасы марганца, и, при ее блокаде союзниками, это была агония. Вбросят немцы в сталеплавильную печь послед­ ний килограмм ферромарганца, и выплавку стали мож­но прекращать — она без марганца не будет годиться для производства оружия и боеприпасов.

Гитлер это знал, а Манштейн «не мог детально про­верить» (что здесь проверять? Это надо просто знать!) и поэтому требовал отдать Никополь нам без каких-либо волнений. «Специалист подобен флюсу», Манштейн был хорошим, но очень узким специалистом. Как всегда в таких случаях, отсутствие надлежащего уровня знаний заменяется апломбом «профессионала», свято веряще­го, что войны выигрываются исключительно войсковы­ми операциями, созревающими в голове «лучшего опе­ративного ума», каковым Манштейн считался в немец­кой армии.

Думаю, у Гитлера были веские основания не назна­чать Манштейна вместо Кейтеля начальником Генераль­ного штаба всех вооруженных сил Германии — обще­культурная подготовка у Манштейна была весьма по­средственной.

Нельзя сказать, что Манштейн совсем не замечает от­сутствия логики в своих характеристиках Гитлеру. Когда речь идет о военном деле (о том, в чем он разбирается), он пытается как-то объясниться с читателем в описывае­мых противоречиях.

К примеру. Он поддерживает общепринятую версию, что Гитлер был безжалостен к немецким солдатам и его никогда не волновало, сколько их погибнет. (Этот вывод Манштейну скорее требовался для объяснений безжа­лостности Гитлера по отношению к генералам: дескать, от природы зверь, да и только.) Но когда Манштейн на­чинает утверждать, что Гитлер органически боялся рис­ка при проведении военных операций, возникает несты­ковка характеристик фюрера, возникает вопрос: а чего, собственно, он боялся?

Ведь что такое страх риска? Это страх наказания, если риск не оправдает себя. Какое могло быть наказание Гитлеру от его рискованных поступков? Личной смерти Гитлер не боялся, это даже нет смысла обсуждать. Поте­ри каких-то денег, богатства? Но Гитлер не имел никакой личной жизни, был безразличен к вещам и даже к еде — был вегетарианцем. Единственным его наказанием могла быть только совесть. Угрызения совести, страх этих уг­рызений единственно и могли вызвать боязнь рискован­ных военных решений. То есть страх, что из-за его реше­ния погибнет много немецких солдат, заставлял Гитлера колебаться в каждом рискованном случае.

Но как же тогда муки совести за погибших немец­ких солдат сочетать с якобы безжалостностью Гитлера? Где логика? И Манштейн находит такой путь, чтобы све­сти концы с концами, — он в тексте все же утверждает, что Гитлер был безжалостен к людям, но одновременно дает к тексту такую сноску:

«Один бывший офицер ОКВ, переведенный туда как фронтовой офицер после тяжелого ранения, слу­жебное положение которого позволяло ему наблюдать Гитлера почти ежедневно, особенно в связи с доклада­ми об обстановке, а также и в более узком кругу, пи­шет мне по этому поводу:

«Я вполне понимаю Ваше субъективное чувст­во (речь идет об отсутствии у Гитлера любви к вой­скам и о том, что потери войск для него были лишь цифрами). Таким он казался более или менее широко­му кругу людей, но в действительности все было поч­ти наоборот. С солдатской точки зрения он был, воз­можно, даже слишком мягким, во всяком случае, он слишком зависел от чувств. Симптоматично, что он не мог переносить встречи с ужасами войны. Он бо­ялся своей собственной мягкости и чувствительности, которые помешали бы ему принимать решения, кото­рых требовала от него его роль политического руко­водителя. Потери, о которых ему приходилось выслу­шивать подробные описания, а также получаемые им общие сведения о них вызывали в нем страх, он бу­квально страдал от этого, точно так же, как он стра­дал от смерти людей, которых он знал. В результате многолетних наблюдений я пришел к выводу, что это не было театральной игрой, это была одна из сторон его характера. Внешне он был подчеркнуто равноду­шен, чтобы не поддаваться влиянию этого свойства характера, перед которым он сам испытывал страх. В этом кроется и более глубокая причина того, по­чему он не ездил на фронт и в города, подвергшие­ся разрушению в результате бомбардировок. Безус­ловно, это объяснялось не тем, что у него не хватало личного мужества, а тем, что он боялся своей реакции на эти ужасы. В неофициальной обстановке встреча­лось много случаев, когда во время разговора о дей­ствиях и усилиях наших войск — без различия чи­нов — можно было видеть, что он хорошо понимал то, что переживают сражающиеся войска, и сердечно относился к ним». Суждение этого офицера, который не относился к приверженцам или почитателям Гит­лера, показывает, по крайней мере, насколько проти­ воречивым могло быть впечатление, которое получа­ли различные люди от характера и образа мышления Гитлера, насколько трудно было по-настоящему уз­нать или понять его. Если Гитлер, как говорится выше, был действительно «мягким», то как же объяснить в таком случае ту зверскую жестокость, которая с тече­ нием времени во все большей степени характеризова­ла его режим?»[72] — вопрошает Манштейн.

Зверскую жестокость Гитлер проявлял только к вра­гам рейха и к «неполноценным народам», точно так же, как Манштейн и другие немецкие генералы. А к солдатам рейха Гитлер был до сентиментальности мягким, точь-в-точь как и Манштейн.

Манштейн, к примеру, роняет в мемуарах слезу о судьбе немецких солдат 6-й армии, попавших в плен под Сталинградом, дескать, в живых осталось всего не­сколько тысяч. А ему бы взять и согласовать эту свою жалость хотя бы с такой записью, сделанной 14 нояб­ря 1941 г. в дневнике начальника Генштаба сухопутных войск Ф. Гальдера:

«Молодечно: Русский тифозный лагерь военно­пленных. 20000 человек обречены на смерть».

Между прочим, чтобы предотвратить тиф в Освен­циме, куда немцы предварительно свозили евреев для от­правки в Палестину, они обрабатывали одежду заключен­ных инсектицидом «Циклон Б», убивая тифозную вошь. (Потом сионисты извратят дело так, что «Циклоном Б» убивали евреев.) А здесь у Гальдера даже голова не бо­лит — «обречены», и все тут. Далее Гальдер продолжает:

«В других лагерях, расположенных в окрестно­стях, хотя там сыпного тифа нет, большое количест­во пленных умирает от голода... Однако какие-либо меры помощи в настоящее время невозможны»[73] .

Как это понять? Немцы взяли все продовольствен­ные склады Западного военного округа, взяли весь уро­жай Белоруссии и Украины. Это в связи с чем помощь нашим пленным «невозможна»?

А что касается Сталинграда, то у Гальдера есть запись и по этому городу от 31 августа 1942 г.:

«Сталинград; мужскую часть населения уничто­жить, женскую вывезти»[74] .

Строго говоря, Манштейн в своих мемуарах мог бы пояснить, откуда взялось столько массовых захоронений советских граждан Крыма, в котором он командовал не­мецкими войсками, и что предъявляли ему в вину анг­личане, когда судили как военного преступника. Но он об этом помалкивает.

Вернемся к теме — был ли Гитлер по натуре авантю­ристом? Хотя бы таким, как Манштейн?

Что касается проведения фронтовых операций, то здесь Манштейн, за исключением нескольких операций, категоричен: Гитлер был трус и своей боязнью идти на риск мешал Манштейну выиграть войну. Зная авантюр­ность самого Манштейна и зная то, что мы всех судим по себе, можно, наверное, сделать вывод, что в области опе­ративного искусства Гитлер был вероятнее всего не трус, а просто здравомыслящий человек.