талию, пробежал пальцами по каждому шву, будто желая ощутить уместность одежды. Его правая рука добралась до складок на юбке, а левой он удерживал ее на месте.
Ткань ее платья прикрывала его колени и большую часть сиденья стула.
Дыхание Вероники было частым, веки полузакрытыми, а щеки слегка окрасились румянцем от прихлынувшей к ним крови. Она прикусила нижнюю губу. Из-за того, что она сидела к нему спиной, он не мог поцеловать ее в губы. Он рванулся вверх, чтобы наказать ее за невозможность поцеловать и за то, что так хотел это сделать.
Вероника слегка повернула голову: в ее глазах он увидел ослепительный блеск и настороженность. Все-таки леди не исчезла и на ее месте не появилась шлюха. Пока леди сознавала силу своего притяжения и цену, которую Монтгомери был готов заплатить, чтобы повергнуть их обоих в безумие прежде, чем все это закончится.
— Ты прекрасно и достойно одета, Вероника, — заметил он. — Я хотел бы, чтобы сейчас вошла Элспет и увидела нас сидящими в полном согласии.
Монтгомери ощутил, как сжались ее бедра при одной этой мысли и она сделала легкое движение. Он с трудом сдерживал себя у самого края, они оба уже соскальзывали в бездну. Вероника не двигалась. Она была горячей и такой тугой, что даже дыхание ее, казалось, вырывалось из груди с трудом.
Руки Монтгомери снова нырнули под юбку, он раздвинул обе части ее панталон, расширив их разрез настолько, что они разлетелись в стороны. Он добрался до ее обнаженного тела и описал влажный круг между ее бедрами, слыша ее стоны, сводившие его с ума.
Вероника прижала ладони к своему корсажу под грудью, дыхание ее было лихорадочно быстрым.
— Хочешь, чтобы я дотронулся до твоей груди, Вероника?
Она кивнула.
— Но едва ли это пристойно.
Вероника покачала головой.
— И даже просить меня взять в рот твой сосок непристойно.
Она кивнула, включаясь в игру:
— Это очень, очень непристойно.
Его большие пальцы встретились и принялись нежно ее поглаживать. Ее глаза закрылись.
Монтгомери хотелось двигаться, он просто сгорал от нетерпения, однако оставался, где был. Вероника ощущала его, мощного и твердого, внутри себя. Она была такой раскаленной, что ему казалось, будто ее плоть его обжигает.
— Ты думаешь об империи?
— Да, — ответила она, задыхаясь. — Обо всех этих кораблях.
— О морских путешествиях вокруг света.
— Обо всех этих высоких мачтах, — продолжала она, постанывая и слегка склоняясь к нему и сопровождая это движение сжатием мужского органа внутри ее тела.
Монтгомери улыбнулся, радуясь ее податливости, пониманию и таланту, высвободил руки из складок юбки и положил их на ее талию. Он принялся поднимать и опускать ее. Наконец Вероника получила свою награду за готовность принимать участие в этой игре.
— Такие крепкие и высокие мачты, — пробормотала Вероника, снова сжимая его своей тугой плотью.
На этот раз она положила руки на подлокотники кресла и медленно чуть-чуть приподнялась, а потом так же легонько опустилась.
— Ты ни в коей мере непристойна, Вероника Фэрфакс, — сказал он, услышав снова ее дыхание. — Мне придется тебя наказать.
— Пожалуйста, — прошептала она, — не делай этого.
Вероника снова повернула голову, и этот их взгляд, разделенный обоими, был взглядом любовников.
— Не уходи, не покидай меня, — сказала она, — пожалуйста.
Будто он мог ее покинуть.
Она так легко переиграла его, получая удовольствие и от игры, и от него.
Ее лицо и шея раскраснелись, губы припухли, будто Монтгомери долго целовал ее, глаза были широко раскрыты и казались зелеными. Вероника задала ритм их движениям, упершись ногами в пол и приподнимаясь и опускаясь, будто используя его.
Монтгомери получал такое наслаждение, что готов был рассмеяться.
Вместо этого положил ладони на ее бедра и принялся помогать ей подниматься и опускаться и, когда она опускалась, тонул в ее тихих стонах.
— Ты ведешь себя совершенно недостойно, Вероника, — бормотал Монтгомери, подаваясь вперед, прикусывая зубами ее шею и дыша ей в ухо.
— Знаю, — ответила она, поворачивая голову.
В глазах ее сверкал грешный восторг.
— Быстрее.
— Да, — отозвалась Вероника, и в ее голосе он различил нечто похожее на шипение. — Да.
Монтгомери хотелось провести языком по ее коже, ощутить ее вкус, прикусить сосок, забрать его в рот и потянуть. Но он сидел неподвижно, позволяя ей взять, использовать и выпить себя до дна. Ему хотелось излиться внутрь ее, ощутив восхитительное наслаждение, столь сильное, что оно граничило с болью.
Вероника достигла вершины, и он узнал об этом, услышав ее протяжный стон. Ее ритмические сокращения стали реже, а дыхание выровнялось и приняло более медленный характер, и тогда Монтгомери поднял ее на руки и перенес на свою постель, слегка пошатываясь, но испытывая такое ощущение, будто завоевал весь этот мир.
Когда рассвет разбудил его, Монтгомери смотрел на спящую Веронику, а восходящее солнце раскидало по комнате свои оранжевые блики.
Страсть сплела вокруг них сеть, обволокла их, но ему совсем не хотелось выпутываться из нее. С самого начала Монтгомери был поражен тем, что Вероника полностью отдавала себя в его власть. Теперь же, когда он начал узнавать эту женщину, понимание Вероники привязывало его к ней еще сильнее.
Вероника кое-что знала о его прошлом, но далеко не все. Правда заключала в себе трагедию и глупость и была вовсе не такой историей, какую ему хотелось бы рассказать.
И все же у него возникло чувство, что он не узнает покоя до тех пор, пока она не услышит ее всю.
И что тогда она скажет? Изменит ли это знание ее отношение к нему?
Волосы Вероники разметались вокруг лица. Губы и лицо были розовыми.
«Что тебе не нравится во мне?» Почему она ощущала ущербность в их отношениях?
Она знала о Кэролайн. И все же за все прошедшие недели не сказала ни слова.
Монтгомери потянулся и, положив руку ей на плечо, ощутил ладонью тепло ее кожи. Даже спящая она привлекала и обольщала его, будучи столь же естественной и неотъемлемой частью природы, как воздушные потоки, обтекающие его корабль. Он нуждался в ней.
Вероника заморгала и открыла глаза.
— Полетишь со мной? — спросил он, робея, как мальчик.
— Полететь? — спросила она, потягиваясь. — Когда?
— Завтра. — Взглянув в окно, он тотчас же поправился: — Сегодня.
Она показалась ему встревоженной.
— Не стоит бояться, — ответил Монтгомери. — Я хочу испытать воздушные потоки.
— Я не боюсь, — сказала Вероника, но он заподозрил, что это не так.
В Веронике чувствовалась твердая сердцевина, упрямство, позволявшее ей отрицать такое чувство, как страх.
Монтгомери терпеливо ждал, чертя пальцем неведомый узор на ее плече.
Вероника медленно кивнула.
— Это «да» или «нет»? — спросил он.
Она снова кивнула, на этот раз сопровождая кивок улыбкой.
