допрашивавшего его год назад жандарма. Резоны для мщения у него уж верно водились. Что такое царская тюрьма и допросы охранки, Борис представлял прекрасно, а потому ничего удивительного в поведении молодого подпольщика не видел. Поступок, бесспорно, смелый, личность этот латыш, по всему видать, радикальная, но… сколько их таких было? И будет. Порасспросить поподробнее, однако ж, несомненно, следовало:
- Ты в полицию потом попал, так?
- В охранку, на Литейный, - кивнул Юзик. - Но знаете, товарищ… простите, Павел Иванович… мне тогда все равно было. Грохну, думаю, этого гада, а там хоть в петлю. Уж больно сволочь такая, вредная. Упусти я его, а вдруг ему завтра еще кто из наших попадет, понимаете?
- Это правильно. Но ты братец, однако, анархист, - улыбнулся легендарный революционер молодому коллеге. - Индивидуальным террором занялся?
Слова вождя привели Григулявичуса в замешательство. Он помялся, но ответил твердо, хотя и сбивчиво:
- Да он гад, Никишов этот. Понимаете, Павел Иванович, гад! Он в тридцать первом, ну когда нас всех забрали, в Вильне, он же там заправлял всем. Местные, ну, виленские жандармы, они все ему подчинялись. Там наших ребят пытали в тюрьме. И девушек, всех! Понимаете, я как его узнал тогда, в Питере, на улице, я не мог его упустить. Просто такое бешенство нахлынуло, что никак невозможно.
- А я понимаю, - негромко, проникновенным тоном заметил получивший подтверждение своим предположениям Савинков. - Превосходно понимаю, мне, знаешь ли, тоже терять товарищей доводилось.
Он помолчал, давая собеседнику время проникнуться словами старшего товарища, затем продолжил:
- И претензий не предъявляю. Но если ты захочешь продолжить борьбу, знай - акция хороша тогда, когда она грамотно спланирована и идет на пользу не твоему чувству мести, но делу революции. Личные чувства должно подчинять линии партии, товарищ Юзик. И только партии!
Савинков бросил взгляд на сконфуженного мальчишку. Мальчишка и есть, ничего больше. Девятнадцать лет, в этом возрасте все экстремисты, в собственную смерть не верят, стремятся переделать мир, в кумирах еще не сомневаются, верят истово, замечательный материал…
- Я к тому, - пояснил Борис Викторович, - что террор - это не месть. Это только способ. Метод борьбы, соображаешь? Цель не убить одного-двух мерзавцев, царь себе других найдет, дело не хитрое. Цель разбудить народ, расшатать устои закосневшего самодержавия. А не по подворотням с уголовными жандармов бить. Откуда, кстати, эта шпана взялась? - резко сменил он тему, внимательно изучая реакцию собеседника.
- Так… - парнишка вновь ощутимо смутился. - Я ведь там жил, ну на квартире. В Питере…
- Ты курьером приехал, литературу возил? - перебил его вождь боевиков.
- Да, «Правду», она контрабандой через порт пришла, - подтвердил Юозас. - Но я все передал, просто не мог сразу уехать - надо было выждать, чтоб правдоподобно было. Я же поднадзорный, отпросился, как бы место учебы присмотреть. Ну вот, а если сразу назад вернуться - подозрительно.
- Верно.
- Ну вот… - Он замолчал, убедился, что человек напротив ждет продолжения и сворачивать тему не намерен, и нехотя продолжил: - Ну, я с соседями познакомился, с местными. С Лиговки то есть. Случайно, в общем-то, гулял когда. Вот. Они действительно… хулиганят иной раз.
- Угу, - согласился Савинков. - И прохожим карманы иной раз чистят. Ты что, подзаработать решил?
- Да нет, как вы могли подумать? - возмутился Юзик. - Я просто с ними бродил, за компанию. Город смотрел, даже агитировать немного начал. Они хорошие ребята, из рабочих. Шебутные только. Вот… А в тот вечер мы по улице шли, недалеко от Лиговского. Смотрю - идет. Я его сразу узнал, он меня три раза в Стефановской тюрьме допрашивал. Ну, думаю, все. Не уйдешь. Ребятам говорю - гад, мол. Не сказал, что жандарм, они б струхнули, наверное.
Борис поощрительно улыбнулся, подумав доброжелательно:
«А молодец, быстро соображает. Без шпаны небось и не завалил бы такого зверя. Подполковник из старых, наверняка стреляный. И в рассуждении своем парнишка прав, блатные на жандарма едва ли б полезли. Нет, умница, ловко организовал. Что там дальше?»
- Они мне - мол, подожди, - продолжал Григулявичус, - сейчас высмотрим, в какой он дом пойдет, в подворотне и встретим. Так и вышло. Никишов, когда к арке повернул, Васька туда вперед него - шасть! И выходит навстречу, прикурить, говорит, позвольте, или как-то так, я плохо расслышал. Никишов ему: «Мерзавец!» И в карман, за стволом. Ну, мы как раз с Гришкой подскочили со спины, железячиной его по башке отоварили, повалился. Дорезали потом.
Борис отметил, что в рассказе литовец употребляет все время исключительно «мы», и переспросил:
- Резал-то кто?
- Я, - чуть опустив глаза, почти шепотом ответил Юзик. Дождался, пока Борис Викторович снова кивнет, и закончил: - Ребята его обшарили, часы взяли, бумажник. Удостоверение нашли, когда струсили, начали на меня волну гнать, мол, в эдакое дело втравил. Васька даже за нож схватился. Я тогда и говорю: «Сейчас дорежу его, и все - свидетелей нет, а виноватый, если что, я буду». Тем и успокоил.
«Правдоподобно, - отметил для себя Савинков. - Он знал, что первый раз убить вот так, ножом, непосредственно своими руками, грязно и кроваво - тяжело. Упоминание о подтолкнувшей к действию стычке с бандитами придавало рассказу законченность. Привирает, впрочем, наверняка. Небось не сам вызвался, дружки-грабители и заставили, убивай, мол, и бери на себя. Но это ничего, это ладно. Тут его на откровенность вытягивать и не след, пусть уверенней себя чувствует».
И мысли потекли в другую сторону: «А неплохой боец может выйти. Держится неплохо, кровь попробовал, назад пути ему нет».
Что-то все же немного смущало. Молодых боевиков, восторженных, с горящими глазами и гремучей смесью левых идей в голове, он повидал немало. Эсеров до войны, бойцов Красной гвардии после… Но этот, только что приехавший из России, несмотря на складный, непохожий на выдумку пересказ событий, от привычного юнца-подпольщика чем-то неуловимо отличался. Присевший на край стула Юзик был одет хоть и в недорогой, но аккуратный и со вкусом подобранный явно французского производства костюм, вел себя почтительно, но спокойно. Не совсем правильно он себя вел, не так, как должен бы первый раз оказавшийся в чужой стране паренек из российской провинции. Об этом Борис, закончив с расспросами о теракте, и спросил:
- Ты первый раз в Париже?
- Да, впервые.
- Ты, друг мой, - широко улыбнулся легендарный террорист, - не шепчи. Иначе невесть что о нас французы подумают. Сядь поудобнее, не жмись на краю. И брось церемонии разводить, я тебе не генерал. У нас товарищеский тон принят, вместе под пули ходим, чего уж тут… А вообще за границей раньше бывал?
- Нет, я даже в России в Петербург только несколько раз ездил, да у себя - в Вильне, в Трокае.
- А в Париже где устроился?
- У Лопато. Это братья, они тут торговлю держат. Дела идут, даже дом в Париже купили. Старший Илья, он за моей тетушкой Софьей когда-то ухаживал, потому меня приютили. Одеться вот помогли, освоиться. Я же французский из гимназического курса только знаю. Они хорошие люди, только в политическом плане отсталые. Ну, они же французы теперь, российские дела их не занимают.
- Ты у них и живешь? - понял Савинков. - А они знают, почему ты из дома уехал?
- Я сказал, что неприятности с полицией из-за левого кружка. Лопато понимают, что в России быть марксистом опасно, десять лет назад уехали. Но про экс, - теперь, приободрившись после сделанного отчета, Григулявичус предпочел назвать это так, - я им не рассказывал.
- А про то, что в Париже у тебя товарищи есть?
- Ни в коем случае. Я с конспирацией знаком.
- Молодец. - Савинков поощрительно улыбнулся и, пристально взглянув в глаза собеседнику, спросил: -
