— Саныч, спасибо тебе, что не бросил, — Андрей почувствовал, как предательский комок подкатил к горлу. — Сколько буду жить - не забуду...
Главный боцман был растроган не меньше и, чтобы скрыть смущение, принялся, как обычно, что-то бормотать о принадлежности к одному экипажу.
Едва ушел главный боцман, дверь палаты распахнулась, и в нее ввалился удалой морской пехотинец в черной щеголеватой форме. Вслед за ним зашла женщина в белом медицинском халате.
— Ну, Андрюха, тебя и не найти, — верный училищный друг Серый скрутил его в стальных объятиях. — Если бы не Любаша, то меня бы к тебе не пропустили.
Они давно не виделись, и потому им было что рассказать друг другу.
Сергей недавно сыграл свадьбу, а Люба, старший ординатор одного из отделений госпиталя, стала его женой. От нее Серый и узнал, что Андрей находится на излечении.
— Ну все, мальчики, мне пора, — внезапно подхватилась женщина. — Сережа, в половине седьмого я буду дома. Не задерживайся.
Когда Любаша ушла, Сергей рассказал другу, как познакомился с будущей женой. Люба работала раньше в поселке, где и базировались морпехи. Ее мужа, тоже офицера морской пехоты, убили при штурме Совмина в Грозном еще в первую чеченскую кампанию. Сергей был в том бою, и все это произошло на его глазах. Похоронив мужа, женщина захотела уехать. Здесь многое напоминало о прошлом. С учетом обстоятельств ей пошли навстречу и перевели на работу в главный госпиталь, выделив вдове однокомнатную квартиру. Периодически помогали сослуживцы погибшего мужа, и в первую очередь Серый. Через какое-то время два одиноких человека поняли, что нравятся друг другу, и стали жить вместе.
— Ты о Пашке ничего не слышал? — поинтересовался Андрей.
— Да написал он мне как-то года два назад письмо. Занимается на Дальнем Востоке бизнесом. Преуспел в этом деле: квартира, дача, машина.
— Дай-то Бог, если, конечно, как всегда, не брешет. А ты как? — искренне поинтересовался Андрей у друга.
— Еду в Чечню. Уже второй раз. У Любаши истерика. Это она на работе такая серьезная. А дома - баба бабой. Говорит, Чечня для нее как злой рок - мужей теряет. Боится за меня.
— А ты чего?
— А что я? Приказали, вот и еду. Этих бородатых надо в строгости держать, а то последнее время так и норовят по федералам из засад пострелять. Наемников много понаехало. Обнаглели вконец. Сам народ - отзывчивый, гордый и трудолюбивый, хочет жить в мире и спокойно трудиться, а весь сыр-бор из-за этих 'непримиримых'. Знаешь, у них даже дети воспитаны как волчата, всегда готовы русского укусить. Но если хочешь мое мнение, то не надо было нам туда лезть. Завязли, накрошили людей в капусту. Мы их, а они нас. А главные виновники, кто оттуда нефть качал, сидят себе в Москве и в ус не дуют. Сволочи!
— Андрюха, — перед тем как уйти, попросил Серый, — если что со мной, то помоги, чем можешь, Любаше.
Андрей пообещал, хотя не допускал даже мысли, что этого могучего мужика, его верного и надежного друга Серого сразит чеченская пуля. Быть такого не может!
Кроме друзей и знакомых Андрея как-то навестили работники прокуратуры. Долго расспрашивали, что да как: где находился в момент аварии, какие команды и циркуляры по 'Лиственнице' подавал командир и чем занимался комдив. Почему Андрей изъявил желание идти в разведку, что там видел и где обнаружил Гороха и погибших моряков.
— Не иначе, ищут виновного, — понял Андрей. — А если не найдут, то виновного обязательно назначат.
Выручил начальник отделения полковник медицинской службы Михаил Константинович Черкесов.
— Мужики, — запросто обратился он к следователям, заглянув в палату, — вы у себя в прокуратуре командуйте, а здесь я хозяин. Больного нельзя так много расспрашивать и расстраивать. Ему это противопоказано. Вот выздоровеет, я сам вам тогда позвоню. Делайте тогда с ним все, что хотите: целуйте в задницу или подводите под статью.
Как ни странно, помогло. Следователи отстали и долго не появлялись.
Андрей симпатизировал своему лечащему врачу. Черкесов был большим оригиналом. На двери его кабинета долгое время висела многозначительная табличка: 'Конфеты и цветы я не пью'. Кроме того, военврач Черкесов был уникальным специалистом. По госпиталю, да и по всему Кольскому полуострову ходили легенды о его хирургическом таланте. Он делал операции уникальные, и своими маленькими, но шустрыми ручками, без всякого преувеличения, доставал людей с того света.
К примеру, матроса Илью Гутова привезли в госпиталь в критическом состоянии. Накануне на камбузе береговой базы отдаленного гарнизона матросы откровенно валяли дурака и резвились. В результате Гутова кто-то подтолкнул, и тот глазом напоролся на столовый нож. Тупое и широкое стальное лезвие вошло в глазницу на 12 сантиметров. Первичный осмотр местных врачей гарнизона показал, что матрос находится на грани жизни и смерти. Его оперативно доставили в госпиталь Флотоморска, где Черкесов провел операцию. Прооперировал так искусно, что матрос не только выжил, но даже не лишился зрения.
Другой раз ему пришлось 'собирать по частям' командующего Н-ской флотилией разнородных сил, попавшего в автокатастрофу. Собрал, да так ладненько, что уволенный с военной службы по состоянию здоровья командующий принялся требовать своего восстановления в прежней должности.
В этом невысоком и неугомонном человеке таилась огромная энергия. Ее хватало на несколько серьезных операций в день. Сам Константиныч, до безобразия простой и открытый в общении, объяснял успешность проведенных им операций тем, что ему 'ставили руки в Москве'.
— Первое: запомните, салаги, на всю жизнь, — настойчиво объяснял он своим молодым коллегам и ученикам. — Руки нейрохирургам раньше 'ставили' в Москве, Питере и Киеве. Остальное - дерьмо. Второе: если хотите хорошо оперировать, то много работайте.
Черкесов всегда был Врачом, а не начальником медслужбы. В первую чеченскую кампанию он по личному желанию поехал в Грозный. В полевом госпитале, организованном в огромной палатке, Константиныч много оперировал и круглосуточно спасал жизни российским солдатам и офицерам.
Однажды к вечеру в госпитальный лагерь к врачам пришел местный житель и попросил русского врача пойти с ним к больной девушке. Для Черкесова долг врача всегда был превыше всего, и он пошел. Но идти надо было, как оказалось, не в селение. Метрах в трехстах за линией боевого охранения под деревьями стояли бородатые люди в камуфляже с 'калашами' наперевес. Один на руках держал девочку лет двенадцати.
— Спаси рэбенка, командыр. Умирает, — попросил бородатый душман. — Дэнги палучиш...
— Я врач, поэтому сделаю все возможное и без твоих денег, — автоматически ответил Черкесов, а затем, на секунду призадумавшись, добавил: — А вы своим снайперам прикажите, чтобы по госпиталю не стреляли... А то скоро некому будет оперировать.
За этой просьбой таилась серьезная проблема. В первые недели чеченской трагедии снайперские пули уже унесли жизни трех оперирующих врачей и двух медицинских сестер. В нарушение всех международных конвенций, запрещающих воевать с медперсоналом и умышленно стрелять по госпиталям, по палатке с красным крестом велся прицельный огонь снайперов.
На том и порешили. В тот же вечер Константиныч сделал подростку операцию. Как оказалось, обширный перитонит мог привести к гибели девочки. Пока шла операция, снайперские пули трижды разбивали лампы освещения полевой походной операционной, как будто хозяин винтовки конструктора Мосина невидимой рукой пытался нащупать сквозь брезент палатки маленькое тело вездесущего хирурга.
Следующей ночью в условленном месте девочку вернули отцу. Черкесов деньги не взял, а только в сердцах резко высказал все, что думает по поводу ночной охоты снайпера и 'крепкого мужского слова' чеченского командира. Тот побагровел, но промолчал. А еще через сутки Черкесову передали пакет. В нем, замотанная в кровавую тряпку, лежала отрубленная женская рука с вложенной в нее запиской: 'Руски, я запрэтил, а эта литовка стрэляла па тэбе. Она наказана...'
