морде...
Когда вышли на чистую воду и легли на рекомендованный курс, Михалыч, уже успокоившись, похвалил:
— Молоток, по большому счету мы с тобой лихо маневрировали. Ты с первого раза врубился в ситуацию. Тут, сам понимаешь, сноровка нужна. Дрейф и течение на реке не то, что на море.
— Михалыч, как ты меня обозвал? - улыбнулся Андрей. — Чем
'по морде-то'?
— Все вас учить надо, салаг молодых, не хрена не знаете истории Отечества, — важно прошамкал капитан, — 'замком по морде' — это при большевиках была такая официальная должность: заместитель командующего по морским делам - сокращенно, значит, замком по морде...
Встали на якорь в небольшой бухточке. Пока суд да дело, на юте начали раздаваться все усиливающиеся возгласы и смех.
— Все, хана! Нажрались, окаянные, — безошибочно определил капитан. — Теперь за ними нужен глаз да глаз! А куда это наша Клеопатра намылилась? Зинка, мать твою, назад! Куда тебя понесло, шельма!
Слегка 'принявшей на грудь' Зинаиде, очевидно надоело прозябать на камбузе среди кастрюль, и она, обрядившись в короткую красную юбчонку с замком-молнией впереди, именуемую в народе 'мужчинам некогда', и прихватив для важности какой-то поднос с выпечкой собственного производства, полным ходом нацелилась на веселившийся ют. Как и следовало ожидать, ее выдающаяся грудь и мощный зад в кумачовой обтягивающей юбке сразу же привлекли внимание подвыпивших 'быков'. Зинке тут же преподнесли огромный бокал красного вина, который она лихо осушила. Затем еще и еще. После того, как повариха набралась, она пожелала было незаметно улизнуть. Но не тут-то было! Пьяные 'быки' и не думали ее отпускать. Один из них уже обхватил визжащую Зинку за талию и поволок в укромное место. Заподозрив неладное, женщина принялась вырываться и звать на помощь, но в ответ раздавались лишь сальные шутки и дикий хохот подвыпившей компании.
— Вот дура, — в сердцах изрек Михалыч, наблюдая с мостика ситуацию, — за что боролась, на то и напоролась! Постой, Андрей, ты куда? Не вмешивайся! Я приказываю, не вмешивайся...
Но было уже поздно. Андрей спустился по трапу из ходовой рубки и уже шел по шкафуту в направлении орущей Зинки. В эту минуту он ясно понимал, что повариха для него, в сущности, никто, так, сослуживица, не более. Но не оказать помощи человеку, попавшему в переплет, пусть даже по своей бабьей глупости, он не мог. Промолчать и сделать вид, что ты ничего не слышал и не видел, конечно, можно. Однако он перестал бы себя уважать. Сейчас, когда он встрянет, все 'быки', конечно, на него навалятся и будут дружно месить, но это не главное, это пустяки. Андрей знал точно: с покалеченной и разбитой в кровь физиономией и сломанными ребрами жить можно. А вот с чувством вины от ощущения своей подленькой и откровенной трусости — у него вряд ли получится.
Метра за два до 'быка', который уже расстегнул Зинкину кофту и принялся сдирать юбку, Андрей негромко, но четко произнес:
— Слышь, парень, отпусти ее. Не надо наглеть.
К нему повернулось лицо, на котором кроме отсутствия интеллекта явно проступала печать недоумения, а слабо послушный от изрядной доли спиртного язык ворочался с трудом.
— Ты, чё, пацан, забурел вконец? Кто девочку угощает, тот ее и танцует! Да я тебя щас...
Мощный кулак, описав полукруг, должен был точно угодить 'непонятливому пацану' в левый висок. Но Андрей быстро пригнулся и, ощутив поток воздуха над головой, резко двинул с левой раскрывшемуся 'быку' в солнечное сплетение. От неожиданности тот громко икнул и, скрючившись, повалился на палубу. Вокруг сразу же раздались крики: 'Братва, Фому завалили!' — и к Андрею, побросав своих пассий и угрожающе размахивая кулаками, одновременно направилось с полдюжины парней. Он только успел бросить рыдающей Зинке:
— Вали отсюда, подруга. Ты все, что могла, уже организовала. Уноси ноги...
Два раза повторять поварихе не пришлось — в два скачка та оказалась на мостике рядом с Михалычем, а Андрей — один на один с разъяренными врагами. Пьяная толпа если не убила бы, то наверняка сделала из него калеку, но, когда до кровавой разборки оставались считаные мгновенья, резкий командный окрик заставил всех замереть на месте:
— Стоять! Я сказал, всем стоять на месте!
Окружившие Андрея нехотя подчинились. Андрей оглянулся в сторону голоса. Прямо на него шел тот, кто и запретил всем этим 'быкам' что-либо предпринимать. Он мог себе это позволить, так как толпа признавала в нем центрового и украдкой даже побаивалась. Человек улыбался и скорее прокричал, нежели проговорил:
— Андрюха, это ты? Что, братан, не узнаешь старых друзей?
Весь мир в мгновение ока перевернулся. Этот нахальный и такой знакомый голос было невозможно не узнать. И немудрено: приятелей и товарищей у Андрея в жизни было немало, а друзей всего двое. И один из них — Пашка Антонов, когда-то с треском изгнанный из училища за липовую 'связь с иностранцами', — сейчас, улыбаясь, шел к нему. Теперь, когда Серого больше нет, Пашка остался единственным, кого Андрей может по-прежнему назвать другом и пойти ради него на все. Но Пашка — верный дружбан — остался в той далекой, романтичной, незабываемой и молодой жизни. А в теперешней — Павел Николаевич Антонов слыл далеко не последним человеком в криминальном мире родного города, и упоминание одного его имени, за которым стоял не один десяток мускулистых и отчаянных парней, вселяло раболепие и ужас на окружающих.
Обнялись и с минуту стояли молча среди недоумевающей толпы, лишь изредка похлопывая один другого по плечу.
— Пашка, куда же ты пропал, скотина беспамятная, — шептал Андрей.
— Андрюха, а я знал, что мы обязательно встретимся, — как всегда, нахально и самоуверенно улыбаясь, в ответ шептал тот. — Ни на минуту в этом не сомневался.
Родина никого не забудет, но ничего и не простит. В этом Павел Антонов убеждался не раз. Отчислив его из училища по надуманной причине - связь с иностранцами, компетентные органы не оставили без внимания своего 'клиента' и на Дальнем Востоке. Дослужив месяца три в какой-то береговой части, Антонов уволился и решил поступать в мореходку. Его не допустили даже к экзаменам, не объяснив истинных причин. Тогда Пашка решил устроиться матросом на рыболовное судно, занимавшееся промышленным ловом крабов, и снова получил беспричинный отказ.
Парень он был неглупый и смекнул, что лбом стену не прошибить, а виновник всех его неудач - старший оперуполномоченный особого отдела училища — слов на ветер не бросает. Чтобы немного осмотреться и выбрать себе поле деятельности, Пашка устроился охранником на центральном рынке Владивостока. Коммуникабельный сердцеед с ходу завоевал славу первого донжуана окрестностей и обзавелся уймой полезных знакомых. Одна тридцатитрехлетняя особа, которой Антонов, как в той рекламе про 'Баунти', сумел доставить райское наслаждение, через своего брата - владивостокского бандюка — пристроила Пашку к зарождающемуся дальневосточному рэкету. И пошло, и поехало...
Пашка два раза тянул срок, а на зоне сумел познакомиться с серьезными людьми. Они после совместной отсидки о нем не забыли и пристроили в бригаду, контролировавшую торговый порт в Находке. У Пашки появилось много шальных денег, щедро расходившихся на бурные застолья и дорогих баб. Когда же наступил очередной передел собственности и смена 'крышующих' группировок, Антонов понял: в этой ситуации схлопотать пулю в бесшабашную голову намного проще, чем считает большинство его коллег по опасному бизнесу. Когда же 'бригадира' находкинской братвы конкуренты отправили к праотцам, решение созрело моментально - уезжать на родину и там, пока в кармане еще водились бабки, искать себе место под солнцем.
Оказавшись в родных пенатах, Пашка поначалу с месяц присматривался и прикидывал, чем бы заняться. Затем создал небольшую фирму и принялся скупать и перепродавать за границу металлический лом. Неразбериха и нищета начала 90-х для его предприятия были на руку, и фирма процветала. В помощники он набрал крепких молодых парней, которые хотя и числились курьерами, охранниками,
