командой быстро вызванных офицеров других полков кирасиры, хотя мрачно и молча, но послушно двинулись к Преображенским казармам.
Всё шире и шире распространялась по городу молва о столь внезапно, легко и бескровно совершившемся перевороте.
Вскоре стали съезжаться и кареты сановников, и один за другим на казарменном дворе появлялись представители высшего общества, бывшие в этот день в столице; таким образом, Екатерина Алексеевна была окружена самыми блестящими людьми империи, теснившимися вокруг неё и выказывавшими своё благоговение пред нею.
Императрица с дружеской лаской принимала всех, но выражение её лица было уже далеко не таким боязливым и просительным, каким оно было тогда, когда она появилась пред Измайловскими казармами; властно выпрямившись, как повелительница, сидела она на своём коне и с гордым величием смотрела на глубоко склонившиеся пред нею головы, вчера ещё так холодно и робко отворачивавшиеся от неё.
Тут начали звонить колокола собора Казанской Божией Матери, и почти тотчас же на них откликнулся звон всех колоколов кафедрального собора святых Петра и Павла на крепостном острове, а затем стали присоединяться к ним колокола всех остальных церквей столицы.
Кирилл Григорьевич Разумовский подошёл к императрице.
— Высокопреосвященный митрополит, — сказал он, — которого я приказал немедленно оповестить, под эскортом конных гренадёров въехал в город и ждёт вас, ваше императорское величество, пред алтарём собора Казанской Божией Матери, чтобы наделить вас благословением святой церкви.
— Вперёд, туда! — воскликнула императрица громким, раздавшимся по всему двору голосом. — Мой первый долг в эту великую минуту возблагодарить Господа за то, что Он простёр над Россией Свою спасительную руку, и молить о Его благословении, чтобы Он под покровом святой церкви просветил меня и укрепил стать верною любви и справедливости повелительницею своих подданных.
Снова раздался по огромному двору громкий, ликующий крик и покатился по улицам, всё нарастая и нарастая. Толпившиеся на улицах народные массы присоединили к нему свой клич, он нашёл отзвук у густо усеявших окна людей, и далеко по всему городу раздавался и нёсся к небу единодушный клик:
— Да здравствует Екатерина Алексеевна, наша возлюбленная государыня императрица, наша матушка, дочь святой православной церкви.
Императрица медленно выехала со двора казарм на улицу, войска в стройном порядке окружали её; Кирилл Григорьевич Разумовский ехал рядом с ней.
Без чьего-либо приказания, словно в молчаливом согласии, все солдаты снова сменили введённый императором прусский мундир на старую русскую форму, которую носили при императрице Елизавете Петровне, и в течение одного часа царствование Петра III Фёдоровича кануло в давно забытое прошлое.
Торжественная процессия не отошла и на сто шагов от Преображенских казарм, как к ней подскакал, сопровождаемый несколькими адъютантами, принц Георг Голштинский.
— Стой! — крикнул он маршировавшему вокруг императрицы батальону. — Кто дал приказ вам выступать? Сейчас поворачивайте обратно! Никто не смеет оставлять казармы! Приказываю вам именем императора…
— Нет никакого императора, — крикнули солдаты, — есть только наша матушка государыня императрица Екатерина Алексеевна!
— Это мятеж! — воскликнул принц, обнажая свою шпагу и пуская коня на первый ряд процессии.
Но в следующее мгновение он уже был окружён и сорван с седла. У него отняли шпагу и разломали на куски её клинок; с него сорвали шляпу и эполеты и повели его сквозь быстро расступавшиеся ряды к императрице.
Последняя дала знак солдатам, чтобы они отошли. С холодным достоинством приветствовала она принца и сказала:
— Вы слышите, принц, злосчастное царствование Петра III окончилось; только мне одной, моим приказам должны повиноваться эти храбрые войска.
Принц очень удивлённо осмотрелся вокруг.
— Одумайтесь, — сказал он, — император тяжело покарает всё это и отмстит за мою смерть, — прибавил он с робким взглядом на солдат, с дикими угрозами подступавших к нему.
— Ваша жизнь в безопасности, — сказала императрица, — вы будете ожидать в своём доме моих дальнейших повелений, и я ручаюсь вам за то, что вы невредимым возвратитесь в Германию.
Она сделала знак Владимиру Орлову и приказала ему отвести принца в его собственный дворец и держать его там под стражей.
— Он — не генерал ваш более, — сказала она мрачно смотревшим солдатам, — вам не придётся повиноваться более чуже: земцу, но ничья рука не смеет подняться на него; я не желаю, чтобы тот день, когда Господь поднял меня на царский престол в освобождённой России, был унижен насилием.
Она величественно махнула рукой.
Окружавшие принца солдаты нехотя расступились. Владимир Орлов увёл его, а солдаты, быстро позабыв об этом побочном событии, разразились новыми кликами, и императорский поезд двинулся дальше.
Митрополит действительно в закрытой карете, под эскортом конных гренадёров, был увезён из Александро-Невской лавры. Адъютант Кирилла Григорьевича Разумовского сообщил ему, что Пётр Третий низложен с престола и что народ и гвардия провозгласили Екатерину Алексеевну императрицею; в то же время он передал ему просьбу Разумовского благословить императрицу в соборе Казанской Божией Матери.
Митрополит тотчас же изъявил свою готовность; но прежде чем сесть в приготовленную для него карету, он подозвал прислуживавшего ему послушника и шёпотом отдал ему какое-то приказание.
Адъютант Разумовского не обратил на это внимания, так как мог предполагать, что это относится к приготовлениям к духовной церемонии. Он сел с митрополитом в карету, и, сопровождаемый гренадёрами, высокопреосвященный поехал в собор Казанской Божией Матери.
Прибыв в собор, где уже собралось всё духовенство, митрополит стал облачаться; вместе с тем стали зажигать свечи в главном алтаре.
А молодой послушник, которому митрополит пред отъездом передал своё секретное поручение, тотчас же приказал заложить в небольшой экипаж лучшую монастырскую тройку и почти вслед за митрополичьим поездом поехал в город, где остановился на Фонтанке, пред домом, предоставленным императору Петром Ивановичем Шуваловым.
На его поспешный стук дверь отворилась. Он спросил отца Филарета, и тотчас же был проведён слугою в комнату нижнего этажа, в которой он нашёл монаха, занятого одеванием только что разбуженного от сна Иоанна Антоновича в роскошный национальный костюм из пурпурного бархата, отороченный горностаем.
Молодой послушник подошёл к монаху и сказал:
— Владыка послал меня к вам, отец Филарет, чтобы передать вам слова: «Время действовать наступило».
— Я предчувствовал это, — ответил монах с просиявшим от радости лицом, — и готов исполнить волю высокопреосвященного митрополита; я услышал беспокойное движение на улицах, шум, крики, звон лошадиных подков и марширование войск и не сомневался, что время наступило.
Он взял приготовленный кафтан, надел его на юного принца, равно как уже заранее приготовленную голубую ленту ордена Андрея Первозванного.
— Что это такое, батюшка? — спросил Иоанн Антонович, весьма изумлённый. — Что такое? Почему вы настолько раньше обыкновенного разбудили меня? Что значит весь этот шум на улицах? Почему это вы в столь ранний час наряжаете меня?
— Сын мой, — торжественно произнёс отец Филарет, оправляя горностаевую выпушку на нём и надевая на его пышные локоны искрящуюся драгоценными камнями шапочку, — Господь сжалился над тобою и решил положить конец твоим страданиям и испытаниям: слышишь ли ты клики народа на улице? Это — твой народ, призывающий тебя, твой народ, который тотчас же распрострётся пред тобою, своим истинным императором.
