такое нарисовать?
Придумал. Я попрошу, чтобы на моем камне нарисовали два холма, а между ними качели. На память о нашей дружбе с Машкой. Точно, открою в ноутбуке папку и назову ее «Завещание». Если вдруг со мной что случится, все равно ведь увидят.
Глава 26
Машка моя уехала. Пришла эсэмэска. Они с мамой уже в поезде. Отъезжают с вокзала. Какая Машка. Офигел, что ли? Машка — это наглая кошка. А уехала Маша, Машенька, Машулечка моя (в этот момент я вспомнил все Лилькины словечки, касающиеся моего имени, оказывается, не такие они уж и пошлые). Как же я буду по тебе скучать, Маша. Приезжай на следующее лето, Маш. Я буду тебя ждать. Приезжай обязательно. Если хочешь, я буду ради тебя каждый день в церковь ходить. И ревновать не буду. Голос не повышу. Клянусь тебе. Если чем обидел, прости меня, Мария. Я не нарочно. Я тебя люблю, Машенька! Честное слово. Любимая моя девочка…
На этом можно было бы и закончить мой рассказ, если бы не еще один случай. После отъезда Марии в тот же вечер ко мне пришел незнакомый мужчина. Такой интеллигентный, в костюме и галстуке.
— Ну, как вы тут, Михаил Александрович, поживаете? — спрашивает.
— Нормально, — говорю, а сам думаю: «Не сон ли? Это еще кто такой?»
— Что же вы так неаккуратно-то?
— Так получилось, — отвечаю. «Кто же это такой, черт побери?»
— Ну, ничего, до свадьбы заживет, — говорит гость. «Ага, наверное, какой-то знакомый отца. Тоже про свадьбу говорит».
— А вы папин друг? — спрашиваю.
— Не друг, конечно, — улыбается посетитель (здесь их так называют), — но вот теперь знакомый. А ты что, меня не узнаешь?
— Не-а, — говорю и виновато добавляю: — Может, после аварии память отшибло?
— Да нет, — смеется дядька, — все у тебя с памятью хорошо. Меня никто в таком виде не узнает. Даже жена с дочкой один раз не признали на улице.
— Нормальный вид, — говорю. — Вы даже на президента похожи.
— Ну, спасибо, — рассмеялся гость. — Так и не вспомнил?
— Нет.
— В общем, Михаил Александрович, знак мы твой повесили. И обещаю: пока я буду начальником, никто его не снимет.
— Вспомнил! Вспомнил! — радостно закричал я. — Вы начальник ГАИ! Мы к вам с Юркой приезжали! Но вы же тогда в форме были. Извините, товарищ полковник…
— Да ладно тебе, — начальник погладил меня по голове. — Я же говорю, в гражданке меня никто не узнает. Выздоравливай поскорее. А то родители сильно переживают. И это… какой я тебе полковник? Александр Васильевич, — милиционер протянул мне руку, — а то мы так и не познакомились.
Я пожал руку и подумал: «Ничего себе, сам начальник ГАИ ко мне пришел! Значит, не зря мы все это с Юркой придумали!»
— Вы меня извините, — говорю, — за причиненные хлопоты.
— Ну, разве это хлопоты, — рассмеялся начальник.
— Да вот видите, — я кивнул на ногу, — как-то все по-дурацки получилось с этими кошечками, собачками. Хотелось ведь помочь им.
— Ничего дурацкого, Михаил. Тебе есть чем гордиться в жизни, — серьезно так говорит. Хороший оказался мужик, не стал сюсюкаться.
— Нашим знаком? — удивился я.
— И знаком тоже, — сказал милиционер.
— А чем еще? — честно, я не понял.
— Ты, Миша, хотел кошечек и собачек спасать, а спас человека… Ты — настоящий мужчина.
Таких слов я, конечно, не ожидал. Первый раз в жизни меня назвали мужчиной. Первый раз! С ума можно сойти. «Ты — настоящий мужчина». Юрка обзавидуется. А может, даже и не поверит. Если бы не моя привязанная нога, обнял бы я этого гражданского милиционера и расцеловал, как тогда хотел расцеловать справедливого контролера. Нет, все-таки среди взрослых много хороших людей, понимающих. И вдруг я спросил:
— А ничего, что на знаке не корова нарисована?
— Ничего-ничего, — улыбнулся Александр Васильевич. — Отличный знак получился, само то.
— Может, в правила нужно такой внести? — спрашиваю. — А то коровы есть, а котов с собаками нет.
— Может, когда и внесут, — говорит полковник.
— Это же несправедливо, — продолжаю, — получается, коров все жалеют, а на маленьких животных наплевать. Вы не знаете, сколько погибает коров и котов с собаками?
— Не знаю, — честно ответил Александр Васильевич. — У нас такой статистики нет.
— Вот видите… — Я даже чуть приподнялся, но что-то так кольнуло, аж в глазах потемнело. Я рухнул обратно.
— Лежи-лежи, — испуганно произнес полковник и наклонился надо мной. — Ты чего ж так прыгаешь…
— …видите, — оклемавшись, продолжаю я, — только в нашем поселке за месяц погибло трое животных. Ну, вот скажите, кто о них позаботится? Нет…
— Лежи-лежи, — повторил гость, — что ты так разволновался?
— …обязательно нужен такой знак. Вы можете своему начальству подсказать?
Гость мой ничего не ответил. Стоял и молча улыбался. Вскоре он пожал мне руку, пожелал скорейшего выздоровления (наверное, уже миллион раз я слышал это пожелание) и ушел, так и не ответив на мой вопрос.
Вот такая невероятная история со мной приключилась этим летом. Я бы еще что-нибудь рассказал, но дальше уже неинтересно. Точно говорю, будет неинтересно. Лучше следующим летом я вам что-нибудь новенькое расскажу.
Пришла санитарка с «уткой». Господи, как я ненавижу эту «утку», но без нее не обойтись. Тетя Валя, санитарка, задела локтем гирю. Гиря закачалась, словно маятник…
Как же я раньше-то не догадался? Какая на фиг лебедка? Мы же с соседом по койке похожи на холмы (тем более мы живы)! А наши гири — качели. Смерть — это всегда равнина. Холмы — жизнь…
Вспомнил, где я это видел! Вам делали когда-нибудь кардиограмму? Если нет, то вы многое потеряли. Когда будут делать, посмотрите внимательно: холмы, холмы, холмы, вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз — значит вы живы. Равнина — значит умерли.
Холмы — жизнь, жизнь…
