неволей придется сосредоточиться на мадемуазель де Греар.
И мадам Посси, и Филипп Гальенн, камердинер Сезара, должны были ехать в купе вместе с хозяевами – ради соблюдения приличий; и хотя компаньонка Сабрины не нашла в этом ничего странного, Филипп засмущался. Когда поезд тронулся, а платформу заволокло дымом из трубы паровоза, камердинер вскочил, извинился и попросил соизволения отправиться посмотреть, как кидают уголь в топку. Сезар разрешил и остался в обществе двух дам, старшая из которых тут же уселась в углу и невидящими глазами уперлась в стену. Мадемуазель де Греар некоторое время смотрела в окно, наблюдая, как проплывает мимо город, а затем перевела задумчивый взгляд на виконта.
– Вы не находите это непривычным? – несмело спросила она.
– Что именно? – уточнил Сезар, на мгновение забыв, что должен изображать разозленного тугодума, и тут же придав лицу возвышенно-брезгливое выражение.
– Эту… технику. Еще пятьдесят лет назад мы и не думали, что станем перемещаться из одного города в другой так быстро, а посмотрите на нас теперь! Механические чудовища с угольными брюхами ползают по стране туда-сюда, и никто этому уже не удивляется, – она еле заметно улыбнулась.
– Мадемуазель, пятьдесят лет назад на свете не было ни вас, ни меня. Когда мы родились, поезда уже существовали, и Франция – не самая прогрессивная страна.
– Я редко их вижу. По правде говоря, наш дом стоит достаточно уединенно, и я провела в нем всю жизнь. Отец приветствовал домашнее образование, а потому у нас с Мишелем всегда были учителя, которые жили в Мьель-де-Брюйере. Затем брат отправился учиться в Париж, а я так и осталась дома. Конечно, мы ездим с визитами к соседям и бываем в Марселе, но… я настоящая провинциалка, ваша светлость, и, наверное, кажусь вам безнадежно скучной.
Сезар еще раньше обратил внимание на то, что говорила мадемуазель де Греар с южным акцентом, но настолько легким, что он был почти незаметным в ее правильной речи, которую человек невнимательный мог бы принять за говор парижанки.
– А вы должны казаться мне иной? – осведомился виконт.
– Не знаю, сударь. Я… не понимаю, должна ли казаться вам какой-либо. Я растеряна. Отец поступил непонятно, и мне сложно это принять. Мне казалось, что он никогда не сделает нам с Мишелем… плохого.
– Возможно, он думал, что это добро.
– Я молюсь, чтобы так и было. Иначе придется признать, что отца я совсем не знала.
– А правда, – спросил виконт, – каков он был?
Тут Сабрина улыбнулась уже шире, с той мечтательной грустью, которая отличает воспоминания о дорогих людях.
– Великодушен. Честен. Иногда громогласен. Еще в юности он сломал ногу, неудачно упав с лошади, и всю жизнь сильно хромал, а потому не мог отправиться на военную службу, чего, мне казалось, тайно желал. Из него получился бы хороший офицер: наши слуги его боготворили, и потому в доме всегда царил идеальный порядок. Отец любил меня и Мишеля… Мишеля баловал больше, ибо тот сильно горевал, когда умерла мама, – брат хорошо ее помнит, а я вот нет. Но я была любимой дочерью. Отец утверждал, что подыщет мне самого лучшего жениха, которого я смогу любить. Неужели он… неужели он решил, что это будете вы? Не спросив вас, не узнав, и не спросив меня?
Сезар думал, что это именно так, и все, что говорила мадемуазель де Греар, утверждало его в сложившемся мнении. Старик, слегка выживший из ума и обожавший своих детей, решил устроить их счастье таким вот оригинальным образом. Не он первый, не он последний пытается с помощью документа, вступающего в силу после смерти, управлять маленьким кусочком мира живых. История знала массу подобных поступков, с пожеланиями причудливыми, как дорожки лабиринта, а иногда и вовсе непристойными.
– Говорят, в Марселе жил один сапожник, – сказал виконт, – который продиктовал юристу завещание, чтение коего в приличном обществе приведет к немедленному обмороку у дам. Там сто двадцать три слова, и сотню нельзя произносить даже в купеческом окружении, не говоря о высшем свете. А потому ваш отец еще относительно скромен. Он желал, чтобы вы вышли замуж за незнакомца, – всего-то.
Мадемуазель де Греар, которая едва не расплакалась, говоря об отце, рассмеялась, а Сезар в очередной раз напомнил себе, что следует быть осторожнее. Успех дела зависел от того, какое виконт произведет впечатление, и от того, что Сабрина расскажет брату.
Через Дижон доехали до Лиона; там пришлось пересесть на поезд, идущий в Марсель. Местность менялась, и виконт, давно не бывавший здесь, с любопытством смотрел в окно. Филипп, узревший знакомые места, вполголоса посетовал на невозможность навестить семью, проживающую в этих краях; Сезар пообещал по возвращении в Париж дать камердинеру отпуск.
Измученная дорогой, мадемуазель де Греар спала, ее компаньонка тоже клевала носом. Ночь опустилась плавно, как кисейное покрывало, и в темноте за окнами проносились смутные тени – то горизонт ощетинится горными зубьями, то облака, бледные на ночном небе, пригасят звездное мерцание.
Разговаривали мало: мадемуазель де Греар грустила и явно чувствовала себя неловко, а виконт, искусный в ведении непринужденной беседы, на сей раз свой талант никак не проявлял. Сезару было жаль обманывать милую девушку, которая при взгляде на него начинала неудержимо краснеть и смущаться, но он, как говорилось выше, надеялся принести извинения после. Если не окажется, что история сложнее, чем он думает. Если не выяснится, что Сабрина де Греар – ловкая мошенница, которая лжет как дышит и сейчас в душе посмеивается над мужчиной, попавшим в ее сети. Такие варианты тоже нельзя исключать. Жизнь сталкивала Сезара с разными особами.
А потому он старался вести себя холодно и отстраненно, всем своим видом демонстрируя, как его угнетает нежданная поездка на юг.
Следующим днем поезд прибыл в Марсель.
Глава 4
«Вересковый мед»
Марсель – шумный портовый город, пропахший солью и буйябесом [2], загорелый, разноцветный, наглый. Сезар бывал здесь раньше, но очень давно, и запомнил в основном пестрые улицы, круто спускающиеся к морю, водяное сверкание да сизые очертания острова Иф. Сейчас виконту предстояло познакомиться с местностью поближе; и хотя владения Греаров располагались за чертой города, свидания с Марселем было не избежать.
Когда вышли на платформу, оказалось, что путников ждут: невысокий пухлый мужчина средних лет, в простой одежде приветствовал мадемуазель де Греар глубоким поклоном и почтительным бормотанием.
– Здравствуй, Жан, – произнесла она ласково, – значит, так и ждал здесь?
– Как велели его милость, – ответил мужчина.
– Это наш кучер, – объяснила Сабрина виконту, – брат приказал ему встречать все приходящие в Марсель поезда, чтобы отвезти меня домой, когда бы я ни вернулась.
– Трогательная забота, – буркнул Сезар, – и мы можем, наконец, поехать?
Она побледнела, что было заметно даже в такой яркий день.
– Извините, ваша светлость. Конечно же.
Экипаж оказался открытой коляской без верха – серьезное неудобство для тех, кто путешествует под раскаленным солнцем. Сезар предпочел бы крытую повозку, но тут выбирать не приходилось. Все разместились довольно быстро. Дамы раскрыли припасенные зонтики, а виконт надвинул на лоб цилиндр. Кучер взобрался на козлы, свистнул, и коляска тронулась. Виконт сидел, откинувшись на спинку узкого диванчика, и смотрел по сторонам с таким видом, будто ничего противнее в жизни не видел.
А на самом деле – ему нравилось.
Крымская кампания, кроме странных зим, отличалась весьма жаркой погодой летом, и Сезар за два года привык к тому, что рядом – море. Оно и сейчас проглядывало между домами, и виконт ощущал себя странно, как будто не покидал арены военных действий, уже завершившихся. Войска возвращались домой. Англичане отплыли к себе на туманный Альбион, французские же синие мундиры мелькали как в Париже, так и в портовых городах, и Марсель не оказался исключением. Здесь стояла часть флота, и виконт замечал
