уверовать, как и он, но… как… как поверить – чтоб до конца, до самого донышка? Я вон даже до конца не уверен в том, что все прочитанное мной – правда. Ведь что творится и говорится вокруг? Ванька в алтаре прислуживает, куда уж кажется, ближе к Богу – а вон, что творит! Ленка в церковном хоре поет и всех осуждает. И отец Тихон, возможно, все это писал с художественным вымыслом. А в жизни все было иначе. Может, и этих монет не было вовсе, а он только готовил материал для будущей повести и использовал их для остроты сюжета? Он же монах, а монаху положено – писать только о вере и Боге!
Нет, что ни говори там Василий Иванович, а лично у него тут пока явно что-то не сходилось…
Не в силах больше в одиночестве решать свой неразрешимый собственным умом вопрос Стас торопливо оделся и помчался к друзьям, которые, к счастью, оказались дома.
- Вань! – с порога сразу спросил он. - А вдруг, действительно, эта правда – правда?
- Что? – не понял Ваня.
- Ну… про Бога и про святых, и что после жизни – рай или ад?
- Конечно, правда!
- Нет, я не о том! И не так… – не зная, как правильней выразить мысль, чего с ним практически не бывало, замялся Стас. – Вот я, например, никак не могу поверить в это до конца. А ты – так, чтоб до самого донышка?
- Не знаю… верю, наверное!
- А почему же тогда ты не живешь по этой вере? Вот я, например, не корчу из себя святошу. Что представляю из себя – то и есть. Подлец, так подлец. А вот ты – на словах одно, а на деле другое!
- Ну, значит, и я тогда не до конца верю! – со вздохом признал Ваня, но тут же заметил: - Зато, молюсь, пощусь и постоянно иду вперед!
- Ага, два шага вперед, три шага назад! – язвительно усмехнулась Лена и уверенно заявила: - Если кто по-настоящему верит из нас троих – так это я!
- А почему тогда всех осуждаешь? – спросил Стас и, не дожидаясь, пока Лена примется за свое обычное, что она не осуждает, а обличает, принялся пересказывать то, что прочитал в тетради отца Тихона. Вот послушайте:
«…В одной обители жил нерадивый монах. То к началу службы опоздает. То пост нарушит. То согрешит. Правда, конечно, потом покается. Когда он умирал, то был совершенно спокоен и даже радостен.
- Неужели тебе не страшно? – спросили его иноки.
- Нет, братья! - отвечал тот. – С тех пор как я поступил в монастырь, то, следуя завету Христа «Не судите, да не судимы будете», ни разу никого не осудил. Даже в мыслях. И – неложно слово нашего Господа! Вот, я уже вижу светлых ангелов, которые, радостные, пришли за мной и сейчас понесут мою душу к Богу, минуя все воздушные мытарства! А черные эфиопы стоят вдали и не могут предъявить мне никаких обвинений…»
Стас посмотрел на слушавшую сначала вполуха, а потом насторожившуюся Лену и добавил:
- И еще по этому поводу. Святитель Тихон Задонский сказал: «Какие грехи мы видим в людях, те и в нас есть.» То есть, все то греховное, что мы видим в людях, есть и в нас самих, может быть, в меньшей степени, но в сущности то же – та же нечистота сердца, проявляющаяся во лжи, оскорблениях, злобе…
- Откуда ты все это знаешь? – прошептала не пропускавшая ни одного слова Лена.
- От отца Тихона! Это он тебе передал! – улыбнулся Стас.
- Как? Когда?! – ахнула Лена.
- Ну, не сейчас, конечно, а когда тебя еще не было на свете. Да не смотри ты так на меня! – попросил Стас и, видя перед собой чистые, полные недоумения, совсем еще детские глаза, признался: - Я просто прочитал это в его дневнике-тетради, запомнил как смог, и вот пересказал тебе.
- Всё! – сжимая кулачки, чуть слышно прошептала Лена. – Никогда никого не буду теперь осуждать!
- Молодец! – незаметно для сестры показал большой палец Ваня. – Даже я б так не смог!
