— Да где она?
— Где? В мыльне, вместо хором с боярином живет. Вот где!
— Нет ее там. Боярин, убитый, возле мыльни лежит!
— Убитый? Что говоришь? Неужели снова поляки?
И Мойсей опрометью выскочил за дверь и пустился бежать по направлению к бане. Аленин и Трофим последовали за ним. С трудом подняли они втроем грузное тело Матвея Парменыча и уложили его на лавку. Боярин тихо простонал.
— Жив! Слава Те Господи! — воскликнул Мойсей.
Он обмыл с его лица запекшуюся кровь, сбрызнул и влил ему воды в рот. Матвей Парменыч пошевелился. Еще мгновение — и глаза его медленно полураскрылись, и тяжелым мутным взглядом он уставился в лицо склонившегося над ним Аленина.
— Дмитрий? — чуть слышно произнес он. — Эх… опоздал!..
И веки снова закрылись.
— Матвей Парменыч, если можешь, молю тебя, скажи, где Наталья Матвеевна? Что за беда стряслась над тобой? — страстно спросил Аленин.
Матвей Парменыч, видимо, хотел махнуть рукой в ту сторону, куда унесли Наташу, но пальцы его лишь бессильно шевельнулись.
— Уне…сли… — шепотом, едва слышно и раздельно молвил он.
— Куда? Кто?
Но он не ответил, снова впав в забытье.
— Не тревожь! — дернул Мойсей за руку Аленина. — Бог даст, отойдет. Пусть полежит спокойно. Тем, убитым, помочь надобно.
Мамушка, несильно зашибленная, уже приходила в сознание. Ею занялся Трофим. Мойсей с Алениным подняли Любашу, хрипевшую и прерывисто дышавшую, и положили ее в стороне, прикрыв головным убрусом, лежавшим тут же на земле. Потом они направились к Марфиньке, но для них сразу ясно стало, что помощь их не нужна: девушка, по-видимому задушенная, была мертва. Мойсей и Аленин молча перекрестились.
Тем временем мамушка пришла в сознание. У нее был обморок не столько от ушиба, сколько от испуга. Ее напоили водой, посадили на скамейку, прислонив к стене бани, и старуха, постонав, поохав, наконец заговорила:
— Ох, Господи! Ох, Владычица Пречистая! Хошь бы мне смерть приключилась, да боярышня моя ненаглядная уцелела! Сгубят ее злодеи, не пожалеют красы девичьей, насмеются над нею… О, Господи, Господи!
— Мамушка, кто ж те злодей? — переживая, спросил Аленин. — Поляки?
— Не, свои, — потрясла старуха головой. — Один чернявый, другого не разглядела, третий знакомый будто… Да нет, тот духовного звания был, Савватием, что ли, звали… В терем к нам еще приходил, как столы-то по покойнице ставили…
— Савватием, говоришь, звать? — вдруг встрепенулся Мойсей.
— Того, Мойсеюшка, того Савватием звали, — прошамкала старуха. — Тот Божий человек был, а энтот — разбойник в красной рубахе, хоть и схож с ним лицом!
Мойсей задумался.
— Дело ясное, Дмитрий Ипатыч, — решительно сказал он, — не прошло оно мимо рук боярина Цыплятева. Саввушка, о котором старуха говорит, Божьим человеком для виду прикидывался, а был он и есть разбойник, Кифы Паука приятель. Трое их, «отцов» — Мефодий, Антипа и этот Савватий. Да постой: они, верно, и тебе знакомы. Кинулись на тебя разбойники, как ты тогда в ночь после похорон со двора уезжал?
— Кинулись. Четверо их было. Паука-то я признал.
— Ну, они самые и есть! Нынче без Паука обошлись, в Москве его нет. А эти трое те самые. Ясное дело — у боярина Цыплятева сейчас наша боярышня.
Аленин потребовал, чтобы Мойсей поведал ему обо всем случившемся, и старик коротко, но обстоятельно рассказал ему обо всех злоключениях, которым подверглись Матвей Парменыч и Наташа после злополучного пожара. Из рассказа Аленин пришел к заключению, что и поджигатели могли быть подосланы к дому Матвея Парменыча по злому умыслу Равулы Спиридоныча, водившего большую дружбу с поляками. Остальное представлялось очевидным: Цыплятев выследил с помощью «отцов-молодцов» новое местопребывание Наташи и подослал своих приспешников похитить ее. Следовательно, сейчас она находилась у него.
Жгучая злоба вспыхнула в душе Аленина. Не зная, что предпринять, он прежде всего решил сбегать к хоромам боярина Цыплятева, хотя и сознавал бесцельность этого поступка. Он выскочил на улицу и добежал до двора Равулы Спиридоныча.
Была уже ночь, но в окнах кое-где виднелся свет. И при мысли, что он, Аленин, в какой-то мере сам виноват во всем случившемся, что он допустил до этого позора, променяв Наташу на преступную польку, безумное отчаяние охватило его, вызвало желание биться головой о каменную ограду богатых хором Цыплятева, кричать, проклинать; звать на помощь. О, если бы он мог сейчас умереть и своей смертью купить свободу милой девушки! Не было подвига, который бы он не совершил ради нее. Но что мог он предпринять в Москве, наполненной врагами! Каменная ограда была неприступна, во дворе расположился большой отряд польских жолнеров, которым боярин давно уступил под постой часть изб и хором. Если бы Аленин попытался проникнуть во двор — польская пуля на месте уложила бы его, а если бы даже ему удалось собрать отряд сочувствующих москвичей — они потерпели бы поражение от польских жолнеров, как потерпела его рать князя Пожарского. Оставалось признать пока свою полную беспомощность. Появилась надежда, что в этот день к Москве подошли тульское ополчение Заруцкого с казаками, калужские казаки князя Трубецкого и рязанский воевода со своей мощной ратью. Многочисленные ополчения окружили Москву. Но покуда завоюют они ее — и завоюют ли еще! — сколько времени пройдет, сколько горя натерпится Наташа! Оставалось каяться и терпеть заслуженное возмездие за свое преступное легкомыслие и слабоволие.
Но с этой мыслью он был не в силах примириться. Сам он готов был искупить свою вину и грех физическими и нравственными муками, оставить же Наташу во власти Цыплятева он не мог. Если нельзя силой спасти ее, надо применить хитрость, проникнуть в дом похитителя или хотя бы нравственно поддержать несчастную узницу, послать ей весть о том, что он здесь, в Москве, и заботится о ее спасении и во что бы то ни стало спасет ее. Нужен человек, который был бы вхож в хоромы боярина, который взялся бы пройти к Наташе, чтобы передать ей известие, а затем и посодействовать ее спасению. Нужно найти такого посредника.
При этом решении Аленин вспомнил Паука, которого знал давно. Он, правда, приспешник Цыплятева, но ради денег этот подлый человек готов на все. Щедрой платой можно будет купить его службу и действовать во вред боярину. За деньгами, к счастью, дело не станет: Аленин скопил малую толику их во время службы у «вора», и они были поэтому теперь ненавистны ему. Он привез их с собой исключительно затем, чтобы отдать на какое-нибудь полезное дело. Теперь при помощи этих денег он купит продажного Паука и спасет Наташу. Остается только поскорее его найти и войти с ним в соглашение. Как ни унизительно прибегать к услугам такого человека, но делать нечего: иного пути для спасения Наташи нет и нельзя пренебрегать никакими способами.
С этим решением Аленин вернулся к Мойсею. Старик с нетерпением поджидал его и встретил у порога мыльни. Прежде чем увидеться с Матвеем Парменычем, которого Мойсей перенес в мыльню, Аленин, не входя, наскоро поведал Мойсею придуманный способ спасения Наташи. При Матвее Парменыче он говорить об этом не хотел, боясь, что старик даже ради спасения дочери не поступится своими убеждениями и решительно отклонит посредничество Паука.
Мойсей покачал головой.
— Попытаться, понятно, можно, — сказал он. — На деньги Паук действительно бы позарился. Да ведь в Москве-то его нет.
— Как нет? Где ж он? — теряя надежду, испуганно спросил Аленин.
