– Это опасно? – Он молча кивнул головой. – Кто?
– Тебе лучше не знать. И, самое главное, тебе лучше уехать.
– Леша, ты с ума сошел? При чем здесь я? Куда уехать? А как же ты? Я никуда не уеду без тебя. Давай уедем вместе.
– Катя, послушай меня внимательно.
Она убрала ноги со стола и прикрыла колени полами длинного халата. Она готова была возражать любому его слову, просто ждала, когда он закончит говорить.
– Послушай меня. Нет ничего на свете, чего бы я хотел больше, чем уехать с тобой. Куда угодно и на сколько угодно, но сейчас это невозможно. Меня никуда не выпустят. Я пропустил момент, когда можно было почти все отдать и выйти. Сейчас уже есть уголовное дело – меня не выпустят.
– Почему… – начала она и не закончила, увидев его таким, каким не видела никогда.
– Прости, я думал, что справлюсь, и не хотел тебя тревожить. Приходится говорить сейчас. Мой телефон давно прослушивается, значит, у них есть и твой номер и все данные на тебя. И они понимают, что ты – мое слабое место. Одна мысль о том, что с тобой может что-нибудь случиться… и я готов подписать любые бумаги. – Говорить это было легко, он не врал, Катя знала это, и оттого ей становилось по-настоящему страшно. – Пока ты здесь, у меня связаны руки. Я ничего не могу предпринять, потому что боюсь за тебя. Мне нужно разобраться со всем этим. Мне нужен примерно месяц. Поэтому я и хочу, чтобы ты уехала. Завтра.
– Месяц? Завтра? Куда? Леша, что ты говоришь?! – Она встала с дивана, села на ковер, обхватив руками его колени. – Почему вдруг? Ведь ты же не занимаешься ничем таким?
Что мог он сказать ей, кроме того, что уже сказал? Эта так похожая на правду ложь привычными словами слетала с его языка, привычными, потому что не о том же ли самом говорили за каждым третьим столиком любого дорогого московского ресторана, и бедная влюбленная Катя, так легко поверившая в сочиненную ею же самой сказку, ни разу всерьез не поинтересовалась, чем он там на самом деле занимается… Привычными стали эти слова, но каждый раз для человека, слушавшего или произносившего их, с этих слов начиналось разрушение окружающего мира, и редко какой домик мог выстоять под внезапными порывами ветра. При этом постепенно осознаваемая Катей беда была бесконечно дальше от беды настоящей, чем от вчерашней счастливой и беззаботной жизни. Только сейчас глубина пропасти, к краю которой он подвел ее и чуть не спихнул вниз, стала открываться ему. Так было жалко ее и так было стыдно самому. Ведь знал же, что все будет так, ведь по-другому и быть не могло! Нет, не знал, слабо оправдывался, гладя ее по вздрагивающей от всхлипываний голове, как можно заранее знать, что так полюбишь, и в какой же момент бросить все: пока просто хорошо и весело, или когда понял уже, что полюбил, но не знал, любит ли она, или когда знал уже да скрывал ответ? Другому целая жизнь дана на встречи, ошибки и исправления, а все люди ошибаются, снова и снова, и женятся, и разводятся, и чуть не до самой старости, а ему на все его большие ошибки меньше года и отвели, куда же успеть. Виноват, ох как виноват, и перед кем теперь оправдываться, что не со зла…
– Давай выпьем, – сказала Катя, – и поговорим нормально. Ты что будешь?
– Не знаю, – сказал Алексей, – что там есть покрепче?
– Водки?
– Да ну, нет. Водку закусывать надо.
– Хочешь текилу?
– Давай, здорово. Лимон порежешь?
– Порежу, – она шмыгнула носом и вытерла лицо рукавом халата. – Лед нужен?
– Нет, спасибо.
– А ты знаешь, кстати, что всю эту хрень с лаймом и солью придумали специально, чтобы лохов привлечь, когда текилу эту раскручивали? В Мексике ее просто так пьют и ни про какие «кусни-лизни» ничего не слышали!
– Ты была в Мексике? – Господи, только бы она успокоилась и не начала дальше допытываться.
– Да нет, просто знаю. За что пьем?
Он молча пожал плечами.
– Ладно, тогда я скажу. Ты очень сильный, Леша, пусть эта сила никогда не оставляет тебя.
– Спасибо. – Трудно было пожелать чего-то более нужного. Пусть оставшиеся силы не оставят. – За нашу любовь, и пусть сдохнут все, кто ей хочет помешать!
– Нет, давай за любовь отдельно и отдельно за то, чтоб сдохли.
– Ты не добрая.
– Я сейчас очень недобрая.
– Тогда за тебя, моя красавица. За добрую и за недобрую.
– За город Лондон, в котором я буду ждать тебя и в котором мы встретимся! И еще… за то, чтобы сюда больше никогда не возвращаться! Давай за это!
– Ты нормально, Катюша? – спросил он после пятой или шестой стопки, и это был совершенно лишний вопрос, потому что алкоголь дает полную анестезию только в результате последующего сна, а во всех других случаях анестезия получается местного характера, проходит быстро, и боль возвращается. Болит, может быть, и не сильнее, чем до первой рюмки, но пока пьешь, о боли забываешь, а потому по возвращении она кажется более сильной. – Пойдем на улицу, – сказал Алексей, помогая ей подняться со стула. – Тебе свежий воздух не помешает.
И вот они сидели в беседке, и Катя уже ничего не говорила, а только плакала. «Мне… надо… выплакаться, – с трудом разбирал он слова, – ты не думай… я потом смогу… разговаривать… мне только надо… все выплакать».
Обычно физические страдания одерживают победу над душевными, и то ли Катя окончательно замерзла, то ли холод заморозил слезы внутри и превратил их в льдинки, которые не скоро теперь и растопятся, но плакать она перестала. Они вернулись в дом и пили на кухне горячий чай с медом, и не было уже разговора: «Нет, почему, никогда», а был тоже очень грустный, но куда более простой разговор о том, «как».
– Ты улетаешь завтра днем, гостиницу я забронировал, ту самую, которую ты хвалила. На работе придумаешь что-нибудь. Я тебе дам кое-какие документы. Ты их отправишь по адресу, когда я тебе скажу. Ни о чем меня не спрашивай, просто делай, как я говорю, и все будет хорошо.
– Будет хорошо? – грустный недоверчивый взгляд.
– Будет хорошо, – не глядя в глаза, чтобы не выдать себя. Как невыносимо трудно лгать единственному любимому человеку в их последний вечер вместе. Когда-нибудь, когда его уже не будет, она вспомнит этот вечер и все, что говорили, и он уже никогда не сможет ей ничего объяснить. – О деньгах не беспокойся, я перевел тебе на счет в «Сити-банке» и еще на новый счет, который ты открыла. Хватит больше чем на месяц, точно.
– Ты же сказал, месяц – максимум, – вскинулась на эти слова Катя.
– Да, месяц – максимум. Это я просто так сказал, извини. Купи там себе сим-карту и перешли мне номер вот сюда. – Он протянул ей бумажку с номером мобильного телефона. Она взяла ее, взглянула на цифры и внимательно посмотрела ему в глаза.
– Я все сделаю, как ты говоришь. Но ты обещаешь, что через месяц мы увидимся – здесь или там?
– Обещаю.
– У меня очень красный нос? И, наверное, все лицо опухло. Пойду умоюсь.
Все, на сегодня самое тяжелое позади. Каждый следующий день до конца, сколько еще ему суждено до этого конца прожить, будет тяжелее предыдущего, но сегодня впереди еще осталась последняя ночь с Катей. Завтра будет завтра. И завтра он найдет силы, как нашел их сегодня.
Он вспомнил свой разговор с Ахмедом, когда тот узнал о Кате. Каждой встречей Ахмед пытался укрепить его решимость, какую бы тему он ни затрагивал – религию, политику, историю, литературу, – цель всегда была одна: поднять сознание Алексея на ту высоту, с которой все происходящее и то, что должно случиться, будет выглядеть совсем по-другому, где искалеченные трупы – и не трупы уже, а телевизионный репортаж, а пистолет – экспонат в музее, и сам ты – не отверженный обществом преступник, а надпись на камне под не успевшими увянуть цветами и строка в учебнике истории. В тот день тема его лекции была «Россия как родина терроризма».
