— Фаланга, — сказал Дмитрий, ничуть не задумываясь о последствиях правдивого ответа, так как все, что произошло потом, предугадать было просто немыслимо.
Мохнатая фаланга успела потоптаться не только по ногам Дмитрия. Увлеченные едой офицеры не обращали на это внимания, но только до тех пор, пока не прозвучало грозное название прежде мало беспокоившего их существа. Через какую-то секунду тревожного молчания, осознав, кто копошится на полу, бравые военные в синих сатиновых трусах, опрокидывая посуду, с визгом полезли на стулья и столы. Вынужденный выбирать между своей тарелкой и кастрюлей, в которой оставалась примерно половина горячих шей, Дмитрий все же подхватил двумя руками общественное достояние и отбежал к камину. Там уже стоял Владимир Иванович, держа в одной руке непочатую бутылку водки, а в другой — свою тарелку со щами, и спокойно наблюдал за происходившей свалкой. Куча-мала на столе изрыгала призывы: «Лови ее!» Однако смельчака, готового справиться с опасным чудовищем голыми руками или придавить его босыми пятками, так и не нашлось. Гораздо благоразумнее повела себя фаланга, уяснившая наконец-то, что ничего вкусного ей не перепадет, и отправившаяся восвояси через дверь на улицу.
После восстановления порядка и розлива спасенных остатков водки и щей Дмитрию пришлось провести незапланированный инструктаж, объяснив, что фаланга сама по себе не ядовита, как полагают многие, появляется в основном ночью и может быть опасна только для спящего, если ей удастся прокусить кожу и в ранку попадет трупный яд с ее челюстей. Гораздо опаснее скорпионы и змеи, которые будут лезть в дом после того, как выветрятся последние остатки овечьего запаха, единственно способного защитить от их нежеланного присутствия. А визит фаланги подтверждает, что уборка сделана на совесть и ждать других представителей местной фауны осталось недолго.
— Как же избежать общения с гадами? — последовал тревожный вопрос.
— Быть внимательнее, перетряхивать постель, прежде чем ложиться спать, одежду — перед тем как ее надеть, — вот и все, что смог посоветовать Дмитрий.
После еды оказалось, что многим перестало нравиться шлепать босыми ногами по прохладному полу, и в дополнение к трусам они вдруг надели ботинки. Далее всех пошел сообразительный Валера, неожиданно вызвавшийся помыть посуду. Быстро исполнив общественно полезную работу, он уединился в гараже, обстукивая что-то молотком, после чего пригласил всех в комнату и гордо продемонстрировал свое изобретение. Железные ножки его кровати стояли в консервных банках из-под тушенки, старательно им отмытых и наполненных водой.[4] Водную преграду, по разумению Валеры, местные сухопутные членистоногие преодолеть вряд ли смогут. С этого момента большие консервные банки стали предметом повышенного спроса, а мытье посуды — необременительной обязанностью, исполняемой на добровольной основе, естественно, до полного удовлетворения потребности в четырех дефицитных изделиях.
III
За первым рабочим днем последовал второй, потом третий, и потекли длинной чередой будни от субботы до четверга с выходным, согласно исламской традиции, в пятницу. Советники, одухотворенные романтикой происходивших в Афганистане революционных перемен, торопились внести в них свою посильную лепту и как можно быстрее преобразовать чуждую буржуазную армию в знакомую им не понаслышке рабоче-крестьянскую. Работы тут непочатый край, и надо бы использовать каждую минуту, но вот незадача — общаться с подсоветными можно только через посредника, то есть переводчика. И Дмитрия начали рвать на куски. Уже по дороге на работу, в машине, день расписывали по минутам — когда, где и с кем проводить переговоры, читать лекцию, инструктировать, проверять исполнение, контролировать ход и прочее, и прочее… Но планы срывались, мероприятия наползали друг на друга. Советники схлестывались в полемике, решение каких вопросов имеет для полка первоочередную важность, выстраивались в очередь, хватали переводчика, едва освободившегося от пары переговорщиков, и тащили к своим заждавшимся полезных советов афганцам. Неделя подобного хаоса утомила и перессорила всех. Дмитрию пришлось вносить предложение планировать работу, исходя из его скромных возможностей, а не желания великих свершений сразу и во всех сферах. Владимир Иванович вынес вердикт:
— Каждый советник имеет право использовать переводчика лишь треть рабочего времени;
— Переводчик — тоже человек и имеет право на десять минут перерыва через каждый час работы;
— Право старшего — в любое время привлекать переводчика для решения неотложных проблем — не обсуждается.
Советники были вынуждены согласиться с таким решением и несколько умерить свой революционный пыл.
Дмитрий получил законное право на короткие передышки и во время перекуров занялся воспитанием вестового — афганского солдата, которого приставили к группе полковых советников готовить чай и выполнять мелкие поручения. Этот парень, по национальности пуштун, предпочитая свой родной язык пушту, весьма прилично говорил и на дари. Зная способности афганцев разных национальностей к языкам, так как большинство из них с детства, как правило, билингвы и наряду с родным языком владеют дари как языком межнационального общения, Дмитрий решил научить вестового немного изъясняться и на русском. Через несколько дней, подавая чай с печеньем, солдат гордо произнес вежливую, как ему объяснил уважаемый учитель, фразу: «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста», — чем немало повеселил советников. Далее последовало изучение произносимого громким командным голосом развернутого приветствия: «Стой! Кто идет? Стрелять буду!» Отработав его на своих, вестовой встретил подобным же образом и полковника, впервые прибывшего в полк с проверкой и плутавшего по дорожкам парка в поисках подчиненных. Хорошо хоть, что это произошло у всех на глазах и советники смогли успокоить сделавшее попытку к бегству начальство, крича с веранды, что солдат пошутил. Шутка дорого обошлась Владимиру Ивановичу, а отношения Дмитрия с полковником были испорчены, похоже, раз и навсегда.
Когда первый благородный порыв советников не даром есть свой хлеб, приобретаемый на валюту, был удовлетворен, они стали проявлять живой интерес к кандагарскому базару, где можно было отыскать все или почти все перечисленное в длинных списках, которыми их снабдили перед командировкой дальновидные жены. Редкие выезды за товарами проводились организованно, всем крепким коллективом, предварительно проинструктированным старшим о правилах поведения в городе, где представителям Советской страны полагалось вести себя достойно и ходить только группами по три-четыре человека. Перед первой поездкой в Кандагар не на работу, а в качестве богатых клиентов афганских торговцев, Дмитрий отвел в сторону Валеру и вежливо попросил его не тыкать в каждый предмет пальцем и не требовать моментального ответа на все возникающие вопросы, пообещав подробно рассказать обо всем увиденном по возвращении. Валера заверил, что будет вести себя сдержанно.
В Кандагаре Дмитрий бывал и раньше, но проездом, не успевая толком познакомиться ни с достопримечательностями, ни с базаром, который является опознавательной карточкой и неповторимым лицом каждого восточного города. Поэтому сейчас, сопровождая советников в качестве гида и переводчика, он подмечал то общее, что роднило Кандагар с другими афганскими городами, и то особенное, что выделяло его и делано совершенно непохожим на Кабул, Джелалабад или центры северных провинций страны. Первое, что бросилось в глаза, — это преобладание пуштунов среди городских жителей. На улицах не было видно ни хазарейцев, выполнявших самые тяжелые и грязные работы, ни туркмен, предлагавших перекинутые через плечо молельные коврики ручной работы, ни даже таджиков, составлявших едва ли не большинство купеческого сословия в других городах Афганистана. Лишь изредка встречались группами черноусые белуджи, опоясанные широкими кожаными ремнями с множеством заклепок, да выходцы из Индии — сикхи и индусы в туго повязанных чалмах, державшие, как и везде в Афганистане, одни из самых богатых лавок.
В большинстве дуканов,[5] как оказалось, цены были фиксированными. Не поторгуешься — не принято. Ответом первого же торговца-пуштуна на попытку Дмитрия сбить цену на заинтересовавший Владимира Ивановича отрез иранского текстиля стал взгляд
