оседает на стенке еще более равномерным слоем. Правда, от едкого литиевого дыма здорово чихалось, но то уже были неизбежные издержки эксперимента. Хуже было, когда нагревалось масло. Пары его ели глаза, запах распространялся по всему этажу — соседи морщились и ворчали…
— Действуйте! — сказал Курчатов, убедившись, что с бегом по коридору теперь покончено.
Флеров пошел в Радиевый институт за источником нейтронов.
Здесь, в сейфе, в сосуде, где в растворе хранился грамм радия, накопилось достаточно газообразного радона, чтобы наполнить им очередную ампулку. Пока из сосуда перекачивали ртутными насосами радон, Флеров разговорился с двумя молодыми сотрудниками физического отдела — Гуревичем и Петржаком. Гуревич тоже работал с радон-бериллиевыми источниками нейтронов, облучая ими различные эмульсии. Он изучал особенности замедления нейтронов. И его исследованиями руководил Курчатов. Стажер, выслушав, высказал несколько возникших тут же идей касательно замедления нейтронов. Идеи были единственным, на нехватку чего он не мог пожаловаться. Зато когда Гуревич, заметив, как импульсивно срывается с места дипломант Курчатова, высказал опасение, что у него все горит в руках, и посоветовал осторожней обращаться с ампулой, Флеров смущенно признался:
— Не так горит, как ломается. Но ампулку я не сломаю, скорей сам разобьюсь.
А Петржак припомнил, как руководил его дипломной работой тот же Курчатов. Петржак конструировал счетчик Вин-Вильямса. Дело было нелегкое, тонкие подгонки, а Курчатов все умножал задания и требовал немедленного отчета в выполнении. Как-то в полночь он поставил новое задание и велел:
— Не уходи, пока не кончишь. А кончив, зайти продемонстрировать результат.
Петржак огрызнулся:
— Да я раньше трех часов ночи не управлюсь.
— Вот в три часа ночи и приходи.
Петржак выполнил задание в середине ночи и отправился будить руководителя. Курчатов протер глаза, посмотрел на часы, проверил выполнение и похвалил:
— Молодец, уложился в срок. Иди отдыхай. Утром продолжим.
— А на дворе светало, — с усмешкой вспоминал Петржак. — Я, естественно, возвратился в лабораторию. Вот так он руководит! Себя не пожалеет, но и тебе пощады не даст. А уж результат выжмет!
Петржак мог с удовлетворением говорить о результатах. Изготовленный им счетчик использовали при изучении распада тория, а это давало возможность определить возраст Земли. Сам Хлопин докладывал на международном конгрессе геологов о константе радиоактивного распада тория, установленной с помощью аппаратуры Петржака. Он получил за дипломную работу всесоюзную премию. Сейчас он занимался радиоактивными изотопами самария. Работа была как работа — можно ограничиться служебными часами. Да и руководил ею не Курчатов. Никто не требовал ни бессонных ночей, ни докладов перед рассветом. Петржак словно бы жалел, что ночи отданы сну. Он грустно покачал головой, признавая, что все теперь идет нормально.
13
На очередном теоретическом семинаре Иоффе наклонился к Курчатову. Не пора ли им созвать вторую конференцию по ядру? В мировой науке и в лабораториях страны накопилось много такого, о чем бы следовало побеседовать.
— Я поговорю в наркомате, — сказал Иоффе.
Из Москвы он возвратился с решением о созыве конференции. Правда, наркомат отказался от такого мероприятия. Зато в Академии наук Иоффе встретил понимание. В последние годы роль академии колоссально возросла. Теперь это был подлинный штаб науки с большими финансовыми и организационными возможностями. Вавилов энергично поддержал Иоффе в Совнаркоме. Чтобы подчеркнуть заслуги ленинградского Физтеха, председателем оргкомитета назначили Иоффе, а главный доклад о взаимодействии нейтронов с веществом поручили Курчатову. — Украинцы доложат о своих ускорителях, москвичи сосредоточатся на космических лучах, теперь нас эти проблемы касаются мало, — говорил Иоффе. — У нас свой стиль. Нейтронная физика! Вот направление вашей лаборатории, не правда ли?
Доклад давался Курчатову трудно. Он исписывал страницы, потом комкал их и выбрасывал. С каким энтузиазмом он готовил первую ядерную конференцию: ничего похожего на прежнее воодушевление и в помине не было. И книгу о расщеплении ядер он писал два года назад по-иному. Что он знал тогда? Что умел? Несколько опытов, повторяющих исследования западных физиков, второстепенные новые факты — и все! А писал запоем, днем, ночами, перед обедом, после обеда, вместо обеда, — и книга, созданная с предельной быстротой, имела успех, ее цитируют, на нее ссылаются. Тогда он только начинал. Не так уж и блестяще начинал. Скромно, но солидно — единственная подходящая оценка.
Сегодня к докладу готовился видный физик. За его плечами почти тридцать работ по ядру. Он авторитет в своей области. Об открытой им ядерной изомерии пишут за границей. Его учеников называют «курчатовцами» — складывается школа. В самый раз создателю школы поведать миру, что он создает. Будь четыре года назад такие успехи, какой бы доклад он прочитал с трибуны! Не пришлось бы Кириллу Синельникову корить его, что отмалчивается. А сейчас он и не хотел делать такого доклада, хотя и мог. Боязнь какая-то, удивленно сказал он себе. Вот уж чего никто о нем не подумает — что снедает его боязнь! Эх, размахнуться бы на широкий обзор со смелыми картинами перспектив, в стиле Иоффе, живописующего в каждой статье фантастические возможности науки! А что? Он бы нарисовал впечатляющую картину.
Курчатов снова порвал лист. Только точные данные — аппаратура, измерения, анализ, результат. И все! Что вне измеренного и реально увиденного, то от лукавого! Пусть гипотезами занимаются теоретики. Его дело маленькое — присматривайся. А увидел — расскажи.
Доклад получился четкий и деловой. Но беспокойство не прошло. В докладе чего-то не хватало. И опять Курчатов одного только не знал — чего не хватает?
Беспокойство не оставляло его и в Москве. Конференцию организовали превосходно. Прибыли и гости из-за рубежа — Вильямс и Пайерлс из Англии, Оже из Франции, Паули из Швейцарии. Друга Ландау, Пайерлса, эмигранта из Германии, женатого на ленинградке Евгении Канегиссер, советские физики знали хорошо. Нового в его докладе было мало, но ученого, пострадавшего от фашизма, встречали с симпатией.
Знаменитый Паули говорил о нейтрино, об изобретенной им, всеми признанной, но никем еще не открытой загадочной частице. Все доклады были интересны — и сообщение Франка о свечении в жидкостях под действием быстрых электронов (это явление назвали излучением Черенкова — Вавилова) и новые данные о космических лучах и теоретические исследования Ландау и Тамма и информация об опытах с нейтронами.
Курчатов слушал прекрасные речи, а недовольство росло. Даже то, что его доклад приняли хорошо, не улучшило настроения. Он никому не признавался в своем странном состоянии. Он улыбался. Улыбающийся Курчатов — это был стиль, он не мог изменить стилю. Но про себя с недоумением допытывался — что все-таки с ним происходит?
Лишь возвратившись в Ленинград, он понял, что испытывает разочарование. Начиная исследования ядра, он ожидал большего, чем получили — и не он лично, а вся мировая наука. Ученик Иоффе, он многое перенял от фантазий учителя. Он предвидел великие открытия, новые главы в науке. Великих открытий не было, шло накопление фактов, нужных, но мелких. Конференция в Москве подтвердила, что уже несколько лет ничего крупного в науке не происходит. Отсюда шло разочарование.
Вместе с тем, предчувствие необычайного не только не пропадало, но все усиливалось. За мерным накоплением мелких фактов угадывалось, что близится нечто огромное. Всем своим существом физика Курчатов предугадывал назревающие перевороты.
