отсутствовали. Ермаков не видел также причин не доверять старшине Витвицкому. Три месяца назад, когда заболел гепатитом прапорщик Крылов, он сам уговорил Васильева поставить замкомвзвода Витвицкого на должность старшины. Временно. Поскольку в мире нет ничего более постоянного, чем временное, Витвицкий и по сию пору занимал пост старшины, о чем Ермаков ни разу не пожалел. У Витвицкого почти не было слабых мест. При без малого двухметровом росте он был хорошо координирован, а его движения напоминали повадки дикой кошки. По физической силе и навыкам рукопашного боя он превосходил любого в роте, за исключением самого Ермакова, превосходство которого признал сразу и безоговорочно. Перед армией успел год поучиться в Бауманке и после школы сержантов был направлен в Кабульский батальон ВДВ. Ермаков ценил в старшине не только физическую силу, но и острый ум, умение изворачиваться в любой самой неблагоприятной ситуации. После назначения на должность Витвицкий изменился только в лучшую сторону, он был справедлив и никогда не путал ротное имущество со своим. Служить ему оставалось три месяца, также как и Калайчеву, которого Ермаков ценил и уважал в такой же степени, как и старшину.
Калайчев до перевода в Кабул служил в Вильнюсе, за что получил от солдат кличку «Прибалт». Он и впрямь был похож на прибалта – светловолосый и немногословный, и если Витвицкий любил иногда изображать из себя рубаху-парня, то Калайчев предпочитал не выходить за рамки уставных отношений, идет ли речь об отношениях с офицерами или солдатами первого года службы. Ермакова и этих двух опытных сержантов, казалось, связывали незримые нити. Каждый из них всегда точно знал, где находятся и чем занимаются двое других. Сложившиеся между ними отношения нельзя назвать дружбой, скорее, это было чувство локтя, а, как известно, доверие в бою ценится зачастую даже выше, чем обычная дружба. Они так притерлись друг к другу, что зачастую им хватало для общения двух-трех слов или короткого взгляда. Ермаков по отношению к солдатам был строг и требователен, жалость на войне зачастую приводит к трагическим последствиям, но он терпеть не мог неоправданной жестокости, а тем более беспредела. Благодаря Витвицкому и Калайчеву ему удалось выкорчевать дедовщину и превратить роту в единый боеспособный механизм.
Глава четвертая
– В ущелье чисто, – вполголоса доложил Ермаков. – Следов группы Надира нет. Мин на подходах к ущелью нет.
О своих подозрениях Ермаков говорить не стал.
– Добро, – кивнул Фомин. – Разделимся на две группы. В кишлак не входить. Прибудете на место, ждите дальнейших распоряжений. Связь по УКВ.
Мимо Ермакова проскользнули темные тени. Он встретился глазами с Калайчевым и сделал неприметный жест в сторону майора. Калайчев понимающе кивнул и скрылся в темноте вслед за остальными десантниками. Еще во время марш-броска через плато Калайчев незаметно предупредил его, что сопровождающий группу офицер внушает ему подозрения. Тогда Ермаков ничего не ответил, но когда подвернулся удобный момент, шепотом попросил Калайчева следить за майором в оба, и не отходить от него ни на шаг.
Группа Ермакова продвигалась очень медленно, буквально на ощупь, пересекая по диагонали каменную осыпь. Кишлак располагался на небольшой каменистой площадке в трехстах метрах выше и левее входа в ущелье. К нему вела горная тропа, истертая за долгие годы подошвами людей и животных. Ермаков резонно заключил, что на этой тропе их могут ждать неприятные сюрпризы и выбрал более безопасный кружной путь. Четверть часа они продирались сквозь сплошной каменный хаос, но в итоге удалось занять важное со стратегической точки зрения место. Они вышли на террасу естественного происхождения прямо над кишлаком, и если бы не нулевая видимость, кишлак был бы виден сейчас как на ладони.
Ермаков распределил людей и взял у старшины рацию.
– Прибыли на место.
– Что так долго? – отозвалась рация голосом Фомина.
– По тропе не стал подниматься, слишком рискованно. Сейчас находимся на террасе, над кишлаком. Окружил кишлак полукольцом, на большее людей не хватает.
– Добро, Ермаков. Ограничьтесь пока наблюдением, без моей команды ничего не предпринимать. Вы меня поняли?
– Так точно! В кишлак пока не входить. Конец связи.
– Он что, сбрендил? – сердито прошептал Витвицкий. – Что значит, «в кишлак не входить»? Какого хрена тогда мы сюда приперлись? До конца света будем здесь загорать?
– Отставить, старшина, – тихо приказал Ермаков. – Я вижу, до тебя еще не дошло… Хорошо, я просвещу тебя. Не я командую здесь, а этот офицер. Это его операция, и мы обязаны ему подчиняться, так же, как вы обязаны подчиняться мне. Все ясно?
– Что тут неясного, – угрюмо процедил Витвицкий. – Опять будем каштаны из огня для чужого дяди таскать…
– Ладно, Витвицкий, – прервал бурчание старшины Ермаков, – займись лучше делом. Обойди людей и предупреди всех, чтобы не теряли связи друг с другом. В такой темноте не разберешь, где свой, где чужой. Скажи, что Саидов скоро пойдет в кишлак, чтобы ненароком не подстрелили парня. Когда закончишь с этим, двигай наверх, посмотри, что там, но далеко не забирайся. Даю тебе четверть часа. Действуй.
Снег внезапно прекратился, и Ермаков прикипел глазами к окулярам бинокля. Кишлак не выглядел заброшенным. На небольшой площадке, нависшей прямо над пропастью, прилепились друг к другу шесть приземистых глиняных строений. Скорее всего, здесь жили семьи пастухов, чьи пастбища находятся где-то неподалеку в горах. Сквозь оптику ночного видения очертания дувалов казались размытыми, несколько раз в той стороне почудилось движение, но это могло быть и оптическим обманом. Ермаков прислонился спиной к валуну и принялся разглядывать в бинокль горные склоны. Сверху над ними нависает карниз, дальше склон становится круче и переходит в отвесную стену. Над осыпью, где они недавно проходили, он обнаружил несколько отверстий, возможно, входы в пещеры. У него по-прежнему не исчезало ощущение, что за ними наблюдают чужие глаза.
Ермаков повесил бинокль на грудь и перебрался к находившейся неподалеку груде камней.
– Вы, Саидов?
– Так точно, я, – отозвался прерывистым шепотом солдат.
– Слушайте меня внимательно, Саидов. Видите тропу? Левее от нас… Она ведет вниз, к кишлаку.
Ермаков протянул таджику оптику и подождал, пока тот закончит разглядывать местность.
– Вы сейчас спуститесь по тропе и обследуете кишлак. Только без шума, да, Саидов? И сразу назад. Я буду следить за вами, если что, подстрахую. Все, пошел…
Ермаков поймал себя на мысли, что сегодня он расходует в несколько раз больше слов, чем обычно. Ему не хотелось заражать своими подозрениями солдат, но сейчас был особый случай. Ермаков ощущал себя канатоходцем, работающим на огромной высоте без всякой страховки, и любое неверное движение могло привести к беде. Он только что нарушил приказ Фомина. Ему и раньше приходилось вносить коррективы в приказы начальства, не часто, но приходилось. Но сейчас особый случай, и у Ермакова не было уверенности, что он поступает правильно.
Саидов, казалось, оставался в кишлаке бесконечно долго. Ермаков следил за ним сквозь оптику снайперского прицела и был готов вогнать пулю в каждого, кто попытается выйти из дувала. Два или три раза он едва не нажал на курок, приняв мерцание теней за подбирающихся к Саидову духов. К тому времени, когда Саидов вернулся, Ермаков был мокрым от пота и его руки дрожали от перенесенного напряжения. Одновременно с Саидовым вернулся и старшина. Ермаков жестом показал ему на место возле себя.
– Сначала вы, Саидов.
– В кишлаке люди. Думаю, мирные люди. Все спят. Я в один дувал заходил, там старик и две женщины, молодая и старая. Старуха проснулась… Нет, меня не заметила. Я тихо-тихо ушел. Потом ходил ко
