Отечественной войне уровень потерь Красной Армии был еще выше, чем в войне с Финляндией.
В декабре 1940–го, когда было собрано новое совещание высшего командного состава РККА, неудачи финской войны относили уже почти исключительно к ее первому периоду и превозносили заслуги нового наркома в прорыве линии Маннергейма. Считалось, что недостатки уже «в основном» устранены. В докладе занявшего пост начальника Генштаба и произведенного в генералы армии Мерецкова утверждалось: «Несмотря на исключительно тяжелые метеорологические условия, которые, по признанию самих финнов, являются естественной преградой более сильной, чем линия Мажино, Красная Армия успешно справилась с возложенной на нее правительством и партией задачей». Насчет же совершенствования боевой подготовки войск Кирилл Афанасьевич заявил: «Красная Армия в течение летнего периода 1940 года благодаря усилиям всего личного состава армии провела большую работу по перестройке быта, жизни, боевой подготовки и общей готовности войск к войне. Но эта перестройка только началась и требования, поставленные Народным комиссаром обороны Маршалом Советского Союза товарищем Тимошенко, еще не выполнены».
Также и генерал армии Г. К. Жуков, который вскоре сменил Мерецкова на посту начальника Генерального штаба, не забыл похвалить нового наркома за действия в Финляндии: «Чем знаменательна война в Финляндии? Она знаменательна тем, что командование фронта на Карельском перешейке впервые в современной военной истории показало искусство прорыва мощной укрепленной полосы, применив для прорыва такой первоклассной укрепленной полосы могущественную современную технику…»
Финскую армию уже перестали считать серьезным противником. Новый командующий ВВС генерал — лейте- нант П. В. Рычагов посчитал уже бесценным опыт 9–й армии, где он командовал авиацией, а финских самолетов на фронте было совсем мало. Павел Васильевич горделиво говорил: «Настоящего воздушного против — ника в Финляндии мы не видели…» — что, конечно, к счастью для него.
Опыт финской войны вообще вспоминали мало. Считалось, что большая война в Европе, в которую вот — вот должна была вступить Красная Армия, будет проходить для СССР на чужой территории. Советские механизированные корпуса вырвутся на оперативный простор, и прогрызать вражескую оборону, как в Финляндии, а тем более самим обороняться больше не придется. «Какая бы сильная оборона ни была, она всегда будет проломлена, это показывает опыт… на Карельском фронте», — рассуждал командующий Сибирским военным округом генерал — лейтенант С. А. Калинин.
В большом своем заключительном выступлении Тимошенко широковещательно заявил, что «на Карельском перешейке Красная Армия, впервые в истории войн, успешно прорвала современную железобетонную полосу, сильно развитую в глубину, показав тем самым на сегодняшний день пример прорыва современной обороны, на котором нужно учиться сложному искусству прорыва укрепленных районов». Чувством скромности Семен Константинович явно не страдал, выставляя действия фронта, которым сам командовал, как образец не только для Красной Армии, но и для всего мира, для истории. «Прорыв линии Маннергейма, — говорил он с пафосом, — должен рассматриваться… как акт величайшего героизма и самоотверженности Красной Армии и как итог достижений военной техники и военного искусства в нашей стране. Здесь нашли свое применение и наиболее мощные системы артиллерийского вооружения, обладающие огромной ударной силой и способные разрушать бетонированные огневые точки, созданные из специального бетона, и бронированные купола из специальных сталей. Здесь же нашли применение и все наиболее современные типы танков с утолщенной броней, которые действовали в тесном взаимодействии с пехотой. В процессе прорыва линии Маннергейма все рода войск поддерживались мощной тяжелой артиллерией и бомбардировочной авиацией. Вся линия Маннергейма была с тыла изолирована действиями воздушных сил. Наступление велось методически, но непрерывно и с неослабевающей мощью. В атаку были подготовлены специально подготовленные войска. Огнеметные танки атаковали прямо на казематы и направляли струю горящей жидкости в амбразуры. Саперы, включенные в состав штурмовых отрядов, следовали непосредственно за огнеметными танками и производили механические разрушения».
Кое с чем здесь нельзя не согласиться, особенно насчет героизма и самоотверженности бойцов и командиров, но вот в остальном Тимошенко выдавал желаемое за действительное. Мы уже убедились, что блокировать с воздуха финские войска не удалось, и те без больших потерь смогли отступить с линии Маннергейма к Выборгу. К тому же из?за отсутствия в советских ВВС пикирующих бомбардировщиков и штурмовиков авиации невозможно было не только осуществить такую блокаду, но и оказать серьезное воздействие на вражеские укрепления. Ну а взаимодействие артиллерии, авиации и пехоты вообще оставляло желать лучшего вплоть до последнего дня боев. Что же касается «специально подготовленных войск»… те дивизии, которые имели время на подготовку, как 70–я стрелковая М. П. Кирпоноса, во время февральского штурма действовали успешнее других. Однако многие дивизии, перебрасываемые из внутренних округов, шли в бой сразу по прибытии, не успев даже изучить обстановку на местности, и вот они и несли особенно большие потери.
Тимошенко признавал, что «война с белофиннами выявила всю пагубность нашей системы боевой подготовки — проводить занятия на условностях, кабинетным методом», что «боевая подготовка и сегодня хромает на обе ноги», что «работа по перестройке си — стемы учебы… требует длительного времени и упорного труда» и «сегодня оперативная подготовка высшего командного состава не достигает требуемой высоты». Но не все плохо, и нарком утверждал, будто «летний период этого (1940–го. — Б. С.) года явился переломным моментом в вопросах воспитания и обучения армии в условиях, приближенных к боевым», хотя «осенние смотровые учения выявили, что войска еше полностью не перестроились»…
А уже через три месяца, весной 1941–го, Тимошенко был настроен вполне оптимистично. В приказе по итогам весеннего инспектирования войск он отмечал, что в целом уровень боевой подготовки личного состава значительно возрос; пехота серьезно улучшила дисциплину марша, научилась лучше маневрировать на поле боя и взаимодействовать с другими родами войск; танкисты освоили движение по пересеченной местности, а артиллеристы — сопровождать наступление огневым валом…
Как раз тогда, в марте, как мы помним, был установлен срок нападения на Германию: 12 июня. То ли успехи в боевой учебе побудили Сталина перевести подготовку большого наступления на Запад в заключительную стадию, то ли, наоборот, зная о политическом решении вождя, Тимошенко хотел заверить, что Красная Армия уже преодолела вопиющие недостатки, выявленные финской войной, и готова к боям… Не исключено, впрочем, что Семен Константинович стал жертвой недобросовестных докладов своих подчиненных. Раз приказом № 30 от 21 января 1941 года о боевой подготовке на 1941 год он повторно потребовал устранить те же недостатки, что были перечислены в приказе № 120, а потом — на декабрьском совещании 1940 года. Тимощенко распекал подчиненных: «Остатки старой расхлябанности не изгнаны и живут вблизи многих наших начальников и их штабов». Теперь виновникам грозило уже снятие с должности, если не что?нибудь похуже. Вот и отрапортовали они о значительном прогрессе в обучении войск. Не предполагали, что уже 22 июня придется держать страшный экзамен. Времени до новой войны оставалось не так уж мало: 1 год и 3 месяца. При горячем желании и, главное, при выработанном умении его бы хватило, чтобы обучить весь личный состав и взаимодействию, и маскировке, и стрельбе, и рукопашному бою. Но вышло так, что к войне с могущественным германским агрессором Красная Армия, по сути, оказалась подготовленной еще хуже, чем к своей нелепо — неудач- ной агрессии против крошечной Финляндии.
Тимошенко взялся за выполнение задачи, которая была заведомо невыполнима в тех условиях. Ведь Сталин настаивал на том, чтобы Красная Армия приготовлялась к войне, как армия с исключительно наступательной стратегией, и продолжала наращивать как численность личного состава, так и количество танков, самолетов и другой боевой техники. В итоге возможности освоить всю эту технику уменьшались, а дефицит опытных командиров и красноармейцев — сверхсрочников увеличивался. Да и сам Семен Константинович придерживался той же наступательной стратегии и отнюдь не считал, что Красной Армии придется обороняться в скорой войне с Германией. Если бы Сталин и руководство Красной Армии после финской войны поняли и честно признались, что Красная Армия годится лишь для преимущественно оборонительных действий, что шанс на победу она имеет отнюдь не в танковом блицкриге, а в длительной войне на истощение противника — тогда ужасная цена победы в Великой Отечественной войне была бы гораздо меньше, чем она оказалась в конце концов. Страшная ведь цена. В 1941–1945 годах Красная Армия потеряла людей раз в 150 больше, чем в финской кампании: более 26 миллионов убитыми и умершими в плену. Соотношение же с безвозвратными потерями вермахта на Восточном фронте еще трагичнее для
