выражение никакого отношения не имело к красивым девушкам, несло в себе, конечно же, широкий смысл, но мне втемяшилась в сознание мысль о прекрасных орхидеях-убийцах… Объятия некоторых прекрасных цветов становятся удушающими, объятия красивой женщины — часто становятся роковыми, как распознать их? Ведь я уже один раз обжегся. Для простодушных прекрасное — ловко расставленные силки… Это бирка с ценником, которая на первый взгляд не заметна, но за нее впоследствии приходится расплачиваться. Вот и получается, что красота, которая собралась спасать мир, никакого отношения не имеет к женщине. Мне кажется, Лена с ее мыслями о детях напоминает спасательный круг. Просто она, со всем своим неиссякаемым теплом, занесена в реестр прозы жизни, и все бегут мимо, за призраками… Красота лишь будит человека и толкает его… На что? Наверное, в каждом конкретном случае — на разное, но это может быть как возвышенным, так и низким.
…Чтобы не маячить перед открытым окном командного пункта, я решил сделать крюк по аэродрому. Обошел колючую проволоку и трусцой засеменил по выбитой тропинке вдоль взлетной полосы. Метрах в тридцати на грунт садилось звено «восьмерок» с афганскими опознавательными знаками.
Турбины двигателей рвали нетронутую тишину раннего утра, посвистывающие лопасти у земли поднимали желтоватую пыль и толкали ее в мою сторону. Я резко сменил направление и увидел у себя под ногами фонтанчики, какие бывают от ударяющей в грунт пули. Только пробежав еще около сотни метров, я подумал: «Черт возьми, это действительно пули… Вот тебе и афганские братья! Это шутки у них такие?» В ранний час на аэродроме потерю летчика можно списать на часовых, любивших от скуки пострелять в собак. Странно. В это утро, совершив прыжок в сторону, я увильнул от смертоносного свинца… Что подсказало мне резко изменить направление? Может, был какой-то знак, и кто-то могущественный уберег меня для чего-то?
Модуль еще спал. Спал солдатик у тумбочки, положив голову на руки. Спали мои ребята. Я зашел в комнату, прилег и стал осматривать предстоящее поле битвы. В углу уже стоял рулон обоев. «Кровати выносим, купаем их в керосине…» — рисовался в моей голове план сражения.
Вечером наша комната пустовала. Свеженькие обои покрывали обработанные дустом стены. В клей мы тоже дуста не пожалели. Запах отравы переносить было невозможно, и я побежал в полковую гостиницу — такой же сборный модуль, как наш. Меня ждал сюрприз. В комнате с табличкой «Администратор» сидела Земфира Феоктистовна Полей. Я знал ее с давних времен, и наши короткие встречи в ее летной столовой переросли в теплые, приятельские отношения. Я обнял Фиру.
Все та же, ничуть не изменилась. Ну очень солидная женщина. Ее руки, сложенные из «подушечек» различной величины, оканчивались неожиданно изящной кистью; пальцы чуть припухшие, унизанные колечками, перстнями. Это ее слабость. Когда она встала с кресла, я показался себе до неловкости маленьким — моя щека уперлась в распятие, покоившееся на ее груди, как орден на монументе…
— Фира, какими ветрами? — Красивое лицо с властными складками, жгучие черные глаза. Кожа светлая, не тронутая местным солнцем.
— Да вот, решила чеков подзаработать.
— А почему вы здесь, а не в летной столовой?
— Долго рассказывать. Сначала портили нервы, потом выпихнули, стала неугодной. Ушла работать в гостиницу.
Фира была лучшей заведующей летной столовой одного из истребительных полков нашего округа.
Не всякий ресторан мог соперничать с ее кухней. Каждый день она встречала летчиков и лично присутствовала на трапезе, всем своим видом напоминая древнюю богиню плодородия. Мужики говорили: «Сначала появляется грудь, через какое-то время — Фира». Обычно она стояла в зале, подпирая одну из колонн, ее живые глаза мгновенно улавливали недостатки. «Летчик просит — надо дать!» — учила она уму-разуму молодых официанток, и те побаивались ее властного, непреклонного характера. Всеми продуктами она распоряжалась лично, сама домой ничего не брала, выделяла своим девочкам только в конце недели, с остатка. Не любила снабжать картонными коробками с провизией начальников, различные проверяющие комиссии, как это водилось. «Пусть этим занимается начпрод», — говорила она, презрительно поджав губы. На должность заведующей столовой ее предложил сам командующий воздушной армией, дважды Герой Советского Союза, фронтовик. Десяток лет она работала, не боясь никого, пока легендарный штурмовик не погиб в автомобильной катастрофе.
Женская судьба ее не удалась. Такого не пожелаешь ни одной женщине. Сначала разбивается муж- летчик, потом сын — в летном училище. Теперь она жила одна. У нее не было ни родителей, ни родственников, и все свои деньги она тратила на золотые украшения — легче перевозить из гарнизона в гарнизон. Летчикам отдавала все, что было у нее на кухне, и если пустой оказывалась столовая — бежала к себе домой. В каждом пилоте она видела сына или мужа, по-родственному могла «оттянуть на всю катушку» — задело. Все, включая прилетающие экипажи, называли ее «мамой Фирой» или просто «мамой». Нас она снабжала продуктами, мы же наливали ей спирт, на компрессы.
Фира прилетела пару дней назад, еще не вошла в курс дела, но вопрос решился в одну секунду: я шел от нее с ключом от свободной комнаты.
Полей — это золотая пора авиации семидесятых. Таких, как она, стали вытеснять нагловатые бабенки, умеющие ублажать начальство за счет летных харчей.
Здесь, в Кабуле, столовая — полковой желудок летного организма — была немыслима без длинного дощатого барака на полсотни посадочных мест. Чья-то умная голова догадалась поместить отхожее место на не слишком большом удалении от кухни, вероятно, для того, чтобы мириады мух могли разнообразить свое меню. Летчики называли этот барак «музыкальной шкатулкой», а какой-то чудак вбил колышек с указателем и надписью: «Сюда не зарастет народная тропа». И действительно — тропинка здесь хорошо утоптана; туда — семенили, оттуда шли неторопливо, размеренно. Реакцию желудков на местную микрофлору летчики называли болезнью «быстрых ног».
В летной столовой пригодной для еды была только манная каша. Сюда лучше заходить с утра, когда еще прохладно. Днем алюминиевые стенки ангара накалялись, и в настежь открытые двери роем летели жирные мухи. Кто пройдет хотя бы один раз в цех для разделки мяса и увидит там говядину, потемневшую от жары и облепленную мухами, тот никогда не притронется к мясу на тарелке. Несмотря на все ухищрения (энтеросептол, настой верблюжьей колючки), болезнь «быстрых ног» зачастую подстерегала в самое неподходящее время.
Еду в столовой разносили солдаты, и меня поразила их худоба. «Как можно в столовой, полной жратвы, умирать от голода?» — спросил я Никулина. «Э, брат, консервы, что остаются на столах, они относят бачатам[17] за марихуану, а ночью — обкуриваются. В такую жару травка заменяет еду, а желудок грызет собственное тело».
После двухнедельной изнуряющей работы над Панджшером мы должны вернуться домой. Шанахин улетел в Кабул на вертолете, а нам приказано ждать пассажиров. Мы уже отработали свои двенадцать часов в воздухе и с нетерпением ждем, когда этот день окончится. По этому пеклу не скажешь, что наступает вечер. На самолете открыто все, что только можно открыть: двери, форточки в кабине, рампа. Слабый ветерок прогоняет сухой горячий воздух по салону — здесь спасительная тень.
Ребята разлеглись кто где: на матрасах, на самолетных чехлах. Два молодых десантника, начищенных и отутюженных (летят домой, в отпуск) терзают нашу гитару. Они в возбужденном состоянии, им не до сна. Голубоглазый негромко поет: «Азиатские серые горы, азиатские серые люди и кусочек моей Европы — у пропеллера в синем блюде…» «Ого, — думаю я, — здесь, в году тысяча триста не знаю каком по мусульманскому календарю, и мы потихоньку становимся европейцами…»
А у нас, в России, вторая половина сентября — чудная погода. Всего ровно столько, сколько надо: тепла, света и зеленой краски, сквозь которую уже, наверное, проступают золото и багрянец… Здесь же горячий воздух все время плывет, тугими струями обтекает разогретую землю, и от этого все предметы становятся нереальными, призрачными…
Прошуршали колеса, и под рампой выросло облако желтоватой пыли. Наконец-то!
— Эй, братан, где командир? — кричит мне худенький хлопчик в комбинезоне песочного цвета и
