усталости и некоторое время ехали молча, отдаваясь монотонному покачиванию поезда.
— Интересно, кем приходится им этот мужчина, — проговорила вдруг Икуко Кумэ.
— Да… Вряд ли мать Сумико снова вышла замуж… Во всяком cлучае, в ее аккуратно прибранных комнатах как-то не чувствовалось уюта семейной жизни.
— Мне кажется, я понимаю, почему Сумико ушла из дома!
— Почему?
— В ее матери нет ничего материнского. Она думает только о себе! — сказала Икуко Кумэ с несвойственной ей жестокостью. Возможно, ей не понравилось, что мать Сумико живет на содержании. Однако Уно не мог согласиться с этой беспощадностью женщины к женщине: он отчетливо представлял себе ужас подобной жизни, когда мать просто вынуждена скрывать материнские чувства.
— По-моему, Сумико тоже во многом виновата, — отозвался он.
— Но ведь ее мать сама сказала: Сумико против подобного образа жизни…
— Думаю, что образ жизни самой Сумико тоже не безупречен.
— Да! Не безупречен! И все же я, как женщина, понимаю ее протест!
Уно подумал, что они с Икуко по-разному смотрят на вещи, но промолчал. Ему было уже под сорок, и осторожность, присущая возрасту, делала его порой молчаливым и замкнутым.
— Думаю, Сумико просто не смогла жить подобной жизнью! — не унималась Икуко. — Это — причина всего! Мне кажется, что и этот ее цинизм тоже не случаен!..
Сумико Уэмура и до встречи с Асао заводила романы с одноклассниками; прожив месяца два с одним, она уходила к другому. Подобные вещи среди учащихся вечерней школы не были столь уж редким явлением, однако для Сумико Уэмуры это казалось странным — столь неожиданной и разительной явилась перемена, происшедшая с девушкой за последние два года.
— Мне все это как-то непонятно, — закрыв глаза, устало ответил Уно.
Икуко Кумэ тоже умолкла, погрузившись в раздумья. Они и не заметили, как вагон оказался битком набитым пассажирами. Это были ехавшие из центра подвыпившие завсегдатаи ресторанов и баров, хостесс,[26] обслуживающие ночные кабаре. Глядя на них, Уно почувствовал еще большую усталость.
III
Юдзи Асао и Сумико Уэмура вернулись в Токио. Об этом в школу сообщили не родственники, а полиция городка S. Тут Уно пришлось выдержать новый удар — прежде чем повесить трубку, полицейский сказал:
— У меня есть к вам одна просьба… Вообще-то, я хотел связаться еще с их родителями, но, признаться, устал до чертиков от одних только переговоров со школой! Я вот что хочу сказать. В школе может встать вопрос об их исключении. Не следует этого делать, потому что… Они могут пойти по дурной дорожке. Так уже бывало не раз. Суть дела ведь не в том, что они причинили беспокойство окружающим… Конечно, это не значит, что не должно быть принято никаких мер, но пожалуйста, не перегибайте палку!
Что ж, если в глазах полиции школы, призванные воспитывать молодежь, выглядят подобным образом, это весьма печально. Однако Уно и сам не раз был свидетелем того, что под предлогом борьбы с дурным влиянием исключали провинившихся. Асао и Уэмуру когда-то тоже исключили из дневной школы. Ученики, исключенные из дневных школ за неуспеваемость, оседали в вечерних. А это порождало новые трудности: они плохо учились, все их помыслы были направлены лишь на то, чтобы где-нибудь подработать и развлечься. Подрабатывали в кафе и барах. Там они нередко попадали под влияние картежников и бездельников — и особенно легко те, кто приехал в Токио из провинции.
Дисциплина в школе становилась все хуже. Если рассказать о случившемся на педсовете, то, естественно, все подробности выплывут наружу, и неизвестно, чем все это кончится.
На другой день Уно вышел из дома пораньше и отправился навестить Юдзи. Дом Асао стоял на склоне горы, в окружении небольших фабрик и мастерских. Добираться туда было долго — электричкой и еще минут десять автобусом.
Сквозь стеклянную входную дверь Уно разглядел небольшую комнату. На деревянном полу, у стены, громоздились ящики из гофрированного картона, в центре, согнувшись над низеньким рабочим столиком, стоял седой изможденный мужчина. Уно приоткрыл дверь, она громко заскрипела, но мужчина даже не обернулся. Небольшим молоточком он вбивал латунные заклепки в просверленные в круглых стальных пластинах крохотные отверстия. Уно окликнул его. Мужчина наконец поднял голову, и во взгляде больших утомленных глаз, светившихся на его багровом осунувшемся лице, промелькнуло выражение, похожее на упрек — за то, что его оторвали от работы. Он вновь склонился над столиком и молча продолжал постукивать молоточком. Уно смутился. Он вспомнил свой первый телефонный звонок в этот дом и понял, откуда шло размеренное постукивание, которое он слышал в трубке.
В этот момент отворилась дверь, по-видимому отделявшая мастерскую от жилого помещения, и на пороге появилась женщина лет сорока. При виде гостя она очень удивилась. Пока Уно в замешательстве объяснял ей, кто он, ее окруженные сеточкой мелких морщинок глаза растерянно блуждали по полу.
— Вы, вероятно, мать Юдзи Асао?
— У-гу… — неопределенно пробормотала женщина.
— Я слышал, что Юдзи вернулся. Вот приехал с ним повидаться.
— Подождите, пожалуйста, минуточку…
Она скользнула в узкий дверной проем, пройдя мимо Уно, и убежала, громко стуча сандалиями. Седоволосый человек по-прежнему невозмутимо постукивал молоточком. Уно, присмотревшись, заметил, что рабочим столиком ему служило обычное котацу,[27] на котором болталось грязное одеяло цвета хаки.
— А-а, здравствуйте! — Вместо матери Асао в дверях возник средних лет мужчина. Маленький, толстый, он, глядя снизу вверх, разглядывал Уно воспаленными красными глазками. — Присаживайтесь! Вот сюда, пожалуйста! — сказал он неожиданно приветливо и указал на стул, стоявший неподалеку от пылавшей в углу мастерской печки.
Мужчина протянул Уно визитную карточку, на которой значилось: «Мастерская Исиды. Изготовление почтовых принадлежностей». Судя по фамилии на визитной карточке, это был дядя Юдзи по материнской линии. Типичный мастеровой, выбившийся в люди.
— Нынче так трудно, не знаешь, как извернуться, а тут еще эта история! Пришлось ехать;
— Да, досталось вам! Ну а как он себя чувствует?
— Как ни в чем не бывало! Захожу к нему в палату, а он вареный рис за обе щеки уплетает! — Изображая Юдзи, дядя выпятил живот и громко зачавкал.
— Значит, здоров?
— А что ему сделается?… Беспечный парень!.. Натворил дел, а кто-то расплачивайся за его грехи! За больницу выложил 150 тысяч, а еще гостиница да дорога — все 200 тысяч наберется! И это при нынешней- то депрессии!
У Уно горели уши, точно его за что-то отчитали.
— Но что поделаешь? Приходится все брать на себя. Отец-то у него вон какой! — заключил Исида. — Это отец Юдзи!
Уно поклонился работавшему над столиком старику. Исида рассмеялся:
— Что вы! Он ничего не соображает! Попал в автомобильную катастрофу — повредил голову!.. До этого он неплохо зарабатывал, но теперь, конечно… Однако поправился кое-как, хоть такую работу может делать!
Уно мельком взглянул на отца Юдзи. Что-то неестественное было в его монотонно повторяющихся движениях.
Вошла мать Асао и принесла на подносе чай. Исида прикрикнул:
— Разыскала бы сначала Юдзи! Опять небось торчит в чайной!
