— Как это — верхом? — не понял Мотекусома.
— Так женщина иногда садится на мужчину! — раздраженно пояснила главная жена.
— Глупая! Тогда бы тапир ходил вверх животом! — насмешливо осадил ее Мотекусома… и осекся.
Женщина-Змея определенно была права. Только бледные бородатые воины сидели у гигантских тапиров на спинах, а не на… животах.
— Что думаешь делать? — словно не заметив насмешки, поинтересовалась жена.
— Собирать Высший совет. Немедленно.
На этот раз высадка на сушу стала для всех сплошной мукой. Суда все время стаскивало вниз речным течением, и штурманы вконец извелись, пока сумели пришвартовать хотя бы половину судов армады. А потом начали падать с шаткого трапа драгоценные во всех смыслах лошади.
— Вот что значит, без молитвы начать, — нравоучительно произнесли сзади.
Падре Хуан Диас тут же захлопнул книгу для путевых записей и обернулся. Это был духовник армады брат Бартоломе де Ольмедо.
— Сойдете с нами, святой отец? — как бы равнодушно поинтересовался Ольмедо.
Хуан Диас решительно мотнул головой.
— Спасибо, брат Бартоломе, не в этот раз.
Монах как-то криво улыбнулся и развернулся, чтобы уйти.
— И ведь не боится… — пробормотал он вбок.
Хуана Диаса как ударили.
— Что ты сказал?! — ухватил он монаха за грудки и рывком подтянул к себе. — Кого я должен бояться?!
— Ну, как же… — глотнул тот, — не участвуете вы в борьбе с язычниками. Хотя и посланы. О таком и донести могут…
По спине Хуана Диаса словно промчался ледяной ураган, а щеки задергались. Ему уже приходилось отвечать церковному суду — по молодости, и раздробленные на допросе пальцы ног болели к непогоде и поныне.
— Не говори, о чем не знаешь! — яростно процедил он в лицо монаху и отшвырнул его от себя.
Брат Бартоломе судорожно поправил рясу.
— Зря вы так, святой отец… — обиженно выдохнул он, — я вот каждый день… поддерживаю наших воинов на их многотрудном пути.
— Бог в помощь, — решительно перекрестил его Хуан Диас и, пытаясь успокоиться, открыл свою книгу путевых записей.
Он знал, что духовник армады, простой полуграмотный монах, отчаянно завидует его сану и положению. Диасу не приходилось выслушивать короткие, как выстрел, но от этого не менее тягостные исповеди солдатни, — перед каждым боем! — а главное, Диас был свободен в своем выборе. Например, идти ли ему с отрядом.
Хуан Диас глубоко вдохнул пахнущий гнилыми водорослями воздух и, уже успокаиваясь, сокрушенно покачал головой. Во-первых, он к этой своей относительной свободе шел восемнадцать лет. А, во-вторых, ему действительно нечего было делать в Шикаланго. Он уже посещал этот городок в прошлом году, отчет Ватикану составил, образцы идолов приложил и ничего нового для себя не ждал. Куда как важнее сейчас было разобраться с идеей шарообразности земли, ибо одно дело согласиться с ней, и совсем другое — рассчитать, в какую именно точку земного шара тебя занесло.
По сходням загрохотали десятки ног, и Хуан Диас поморщился, дождался, когда арбалетчики сойдут, и снова уткнулся в книгу путевых записей.
С геометрией у него всегда были нелады, но если ватиканские братья правы, то остров Святой Марии Исцеляющей[5], на который они высадились, на самом деле не остров, а самая настоящая материковая Индия. И значит, сразу же за ней стоит захваченный маврами Иерусалим. Падре Хуан Диас шел в эту святую землю восемнадцать лет.
— Господи, помоги нам вернуть нашу святыню, — привычно пробормотал он.
Предощущение того, что они, обойдя Вест-Индию «с тылу», вот-вот окажутся в Персидском заливе, буквально висело в воздухе. Эрнандес и вовсе назвал один из местных городов Гранд Каиром. И не без оснований.
Не говоря уже о смуглых темноглазых туземцах и языческих мечетях, удивительно похожих на египетские пирамиды, в здешних городах все было типично сарацинским: широкие прямые улицы, оштукатуренные белые стены, полное отсутствие дверей и, тем более, запоров, но главное, — язычество и невообразимая дикость. Здешние мавры были настолько безграмотны, что не слышали ничего не только об Иерусалиме, но даже о собственных городах Мекка и Калькут.
А между тем, все это было рядом. Даже незримое присутствие острова Бимини, с источником вечной молодости, испив из которого, старики становятся юношами, явственно ощущалось, — местные мужчины были почти лишены бород, да и выглядели на удивление моложаво!
По берегу — злые, как черти — проехали Кортес и незаметный, но самый преданный его помощник Кристобаль де Олид, и падре с унынием признал, что заняться геометрией, скорее всего, не выйдет. Уж такой день.
— Если до рассвета не войдем в город, все насмарку, — мрачно произнес Олид.
— Войдем, — поджал губы Кортес и направил жеребца к сбегающей по сходням цепочке арбалетчиков. — Быстрее! Быстрее! Что вы, как бабы брюхатые!
У Кортеса не было другого выхода, кроме как успеть и вернуться с добычей, — лучше, если богатой. Только так можно было откупиться от короны, если что пойдет не так.
— Ты ведь понимаешь, что экспедиция не вполне законна? — поинтересовался Веласкес, как только предложил Эрнану капитанский пост.
Кортес кивнул. После того, как Веласкес рассорился с семейкой Колумбов, титул аделантадо, дающий право посылать экспедиции, присоединять земли и собирать подати, ему не светил.
— И если тебя предадут суду, я — ни при чем, — испытующе заглянул Кортесу в глаза губернатор, — а тебя осудят за разбой.
— Пусть сначала возьмут… — усмехнулся Кортес.
— Господи… висельник он и есть висельник, — вздохнул Веласкес.
— Вы знаете, кого посылать, — уверенно кивнул Кортес.
Они оба понимали, сколь уникально подходит Кортес для нелегального набега. С одной стороны, все знали его, как старого недруга Веласкеса, и, случись, что, губернатора обвинят в последнюю очередь. А с другой, — любой доносчик десять раз подумает, прежде чем поставит подпись под наветом на племянника Николаса де Овандо.
А потом что-то произошло. Уже когда Кортес грузился в Тринидаде, Веласкес вдруг переменил планы и выслал приказ немедленно передать командование Васко Поркало.
Кортес усмехнулся. Чтобы сместить его, Веласкес должен был сначала вернуть долговые расписки за каравеллы, оружие и провиант. А поскольку этого не произошло, Кортес отправил губернатору крайне почтительное письмо и, понимая, что не терпящий ослушания Веласкес попробует его арестовать, спешно покинул Кубу.
Кортес до сих пор не понимал, какая муха укусила губернатора, но одно знал точно: добычи должно быть достаточно, чтобы откупиться не только от короны, но еще и от обиженного Веласкеса.
Все прошло точно так же, как и в нескольких предыдущих селениях. Люди Кортеса вошли в город на рассвете, с двух сторон, с севера и юга, и, бренча тростниковыми висюльками вместо дверей, первым делом вытащили два десятка заспанных мавров на улицу.
— Теулес[6]! Кастилан Теулес! — заорали мавры и помчались по улице, оповещая соседей о налете бледных, словно удравшие из преисподней духи, кастильцев.
— Помнят, сукины дети! — загоготал уже ходивший сюда в прошлом году Альварадо и, оттеснив
