приводят крестьян в послушание. Можешь вызвать меня и казнить, и тогда ты потеряешь хорошего префекта. Но если новый префект, зная о моей судьбе, испугается и отправит ливийские легионы в Египет, империя потеряет еще и Ливию».
Понятно, что денег становилось все меньше, страхов — все больше, а разногласия меж христианами росли. Где-то убивали кастратов, а где-то, напротив, святых отцов прилюдно заставляли совокупляться с ослицами, после чего, отрезав им уды, голых, шатающихся от боли и потери крови на веревках таскали по улицам. Все понимали, что небо карает за грехи, но каждая деревня вкладывала в понятие «грех» что-то свое. И, конечно же, заморские раскольники этим разбродом пользовались — и успешно. А в тот день, когда Ираклий отдал-таки приказ спускать недостроенный флот на воду, вдруг оказалось, что лед в устье Нила такой толстый, что суда со стапелей просто не сойдут.
Сначала Ираклий этому не поверил. Да, ему докладывали, что мимо Константинополя проходила льдина толщиной порядка семнадцати локтей, но на Босфоре всегда было намного холоднее. Он съездил в доки, лично замерил толщину льда и убедился: его не обманывали. Местами лед достигал целого локтя. Ни на юг, вверх по Нилу — против Амра, ни на север — против мятежного Папы суда пробиться не могли. И в тот же день ему принесли донос на главного казначея империи Филагриуса.
Написавший донос аноним определенно находился где-то внутри казначейства, и две почти одинаковые бумаги были на удивление красноречивы: на одной — отчет главного казначея Ираклию, а на второй — реальное положение дел. И нижние, итоговые суммы не совпадали на миллионы и миллионы.
— Что скажете? — показал он донос Костасу и Мартине — самым близким к нему людям.
— Снять кожу с мерзавца, — мгновенно отреагировал сын, — ты посмотри, сколько он украл!
Ираклий кивнул; итоговые цифры и были сутью документа.
— Нельзя его трогать, — не согласилась императрица, — Филагриус слишком силен, а главное, такие дела не делаются в одиночку. При дворе может быть сговор.
Костас начал было возражать… и осекся. Потому что, если сговор и впрямь есть, арест Филагриуса лишь подстегнет события, а, возможно, даже переворот. Однако было видно: сдавать свои позиции Костас не намерен. Ираклий отметил эту борьбу взглядов Мартины и сына от первой жены и вмешался.
— Есть еще и третий вариант: сговора нет, а донос — целиком фальшив, — произнес он. — Представьте на мгновение, я убиваю одного из умнейших своих людей Филагриуса, теряю поддержку всех, кто его любит, а этот документ, как выяснится много позже — провокация наших врагов.
Костас и Мартина переглянулись. Могло быть и так.
— Займись проверкой, Костас, — протянул сыну бумаги Ираклий, — возможно, от этих бумаг зависит и твое будущее. Тайны из доноса не делай, это все равно бесполезно, однако с выводами не спеши. И вот почему…
Он вытащил еще один донос — на патриарха Пирра, ярого противника казначея Филагриуса.
— Займись этим делом, Мартина, — протянул он документы жене, — и учтите…
Он оглядел обоих.
— Эти доносы я получил почти одновременно, и, возможно, казначей и патриарх просто интригуют один против другого.
Костас и Мартина снова переглянулись, и в их взглядах уже не было прежней взаимной враждебности — только напряжение.
— Скорее всего, оба эти доноса отчасти правдивы, — печально улыбнулся Ираклий, — но, вот беда, они оба в любом случае направлены на подрыв нашей семьи. Будьте осторожны и… держитесь вместе.
У Ираклия не было иных преемников, чем жена и старший сын, и уж то, что в такой ситуации смена верховной власти неизбежна, он знал, а значит, его срок — не за горами.
Хаким сидел над картой Ойкумены все то время, когда не принимал грузов, не подписывал чеков на зерно, не считал денег и не подшивал долговых расписок ведущих купцов всех Индий. Судя по донесениям его агентов, да и самого Амра, перспективы были захватывающие!
К тому времени, когда аравитяне вошли в Египет, никаких сомнений в том, что Единый на их стороне, уже не оставалось — ни у кого. Едва Ираклий решал, что новый флот можно спускать, воды в Египте становились камнем. И в то же время, едва становилось ясно, что Амру не хватает людей, с верховий Нила спускалось очередное варварское племя, а то и сразу несколько.
«Варваров идет много, очень много, — писал один из его лучших агентов, — и все они очень голодны и напуганы. Амр все делает, как надо. Варварам дают еды, а затем объясняют, что их племенные боги — ничто перед мощью Единого и целыми племенами принимают в ислам. Они все обожают Амра и готовы занимать города и каналы по одному его слову…»
Хакиму эта фраза о преданности воинов Амру особенно не нравилась. Беда в том, что Амр остро жалел о той ночи, когда с яростными криками мчался по ночной, залитой лунным светом дороге за семьей Мухаммада. А значит, попроси какая-то вдова, например, Аиша, — Хаким поморщился, — Амра о чем- нибудь, и он соберет под своими знаменами всех, кого сможет. А мог он в положении владыки Египта… чем дальше, тем больше.
Порой Хаким даже не знал, благо или вред то, что этот воин не слишком умен. Сегодня, к примеру, все действия Амра диктовались только желанием спасти ровно столько душ, сколько возможно, прежде чем Единый решит, что с миром пора кончать, и отправит людей на суд своего сына Исы[73]. Нет, это устремление Амра было прекрасно! Но кто как не Хаким знал, что полоса везения никогда не бывает вечной, а уникальные достижения аравитян в Египте следует развивать немедленно!
Да, Амр занял Траянский канал и держал под контролем всю торговлю с Египтом. Однако низовья Нила принадлежали Византии, а потому и выход в северные страны удерживали христиане. Но вот если бы Амр взял хотя бы один из семи рукавов Нила, — Хаким даже зажмурился от переполняющих его чувств, — можно было обойтись и без посредничества империи. С индийским шелком и перцем и египетским зерном, абсолютно вся торговля в Ойкумене в считанные годы стала бы курейшитской!
Вот только Амр по-прежнему оставался неуправляем, и Хаким признал, что, хочешь, не хочешь, а ему придется изменять отношения с остальными членами огромной семьи Мухаммада. Вдов пророка Амр слушал.
— У меня в руках собирается все больше денег, о которых вы не знаете, — сказал он, едва вдовы и дети пророка собрались на очередной семейный совет, — то же самое, думаю, и у вас. А это ведет нас к расколу. Не пора ли нашему халифу установить общий для всех порядок? Чего он боится?
Члены огромной семьи, фактически, элита крупнейших племен Аравии зашумели. Об этом думали давно, а когда стало ясно, какие перспективы перед исламом открыл поход Амра, мысли об объединении стали всеобщи. Во-первых, Амр стал слишком силен, и его следовало поставить под контроль. Во-вторых, каждое племя подозревало соседнее в утаивании. Но главное, все понимали: установить власть наследия Мухаммада над миром уже возможно. А это лучше делать вместе. Слишком уж сильны соперники.
— Что ты предлагаешь? — ревниво поинтересовался Али.
Хаким достал заранее подготовленное соглашение.
— Мы должны все делать открыто, а главное честно!
Члены огромной семьи Мухаммада засмеялись. О честности племянника Хадиши здесь были наслышаны.
— Что значит «честно», Хаким?! Так же, как ты чеками на бесплатное зерно для наших голодающих торговал?!
— Говори яснее!
— Не юли!
— Вдовам Мухаммада по 10 000 частей, — начал читать Хаким.
Родичи переглянулись, и вокруг Хакима тут же воцарилась тишина — почти мертвая.
— Тремстам воинам сражавшимся у Бадра — по 5000 частей… участникам подавления мятежа — по 3000… ветеранам Сирии и Халдеи — по 2000… воинам — по 500… детям вдов — по 10 частей…
Родичи оживленно загудели: распределение было сделано поразительно грамотно! Только так и следовало делить взятую у неверных добычу!
