вывез последним кораблем.
— Какая она?
— Могу показать, — встал Кифа.
— Нет-нет, не надо, — выставил белые ладони вперед Мартин.
— Но она здесь, со мной, — упрямо сдвинул брови Кифа и толкнул дверь, — заведите ее!
Мартин открыл рот, а в следующий миг Елена зашла.
— Ты?! Мартин?! — опешила Царица Цариц.
Кифа непонимающе глянул на Елену, но та смотрела только на Мартина. А тот глотал воздух распахнутым ртом и отмахивался полной белой рукой.
— Уведите, — приказал Кифа.
Он уже понял, что лучше было Мартина послушать. А тем временем тот с трудом перевел дух и уставился на него.
— Ты заслужил наказание.
Кифа молча склонил голову.
— Поэтому именно ты ее и убьешь, — произнес Мартин.
— Как? — поднял взгляд Кифа. — Почему? Что…
— Елена уже не нужна.
Это было сказано так внятно и однозначно, что до Кифы дошло сразу. В глазах у него помутилось.
— Но почему? — хрипло выдавил он.
Мартин коротко и как-то зло хохотнул.
— Папа Иоанн пришел к выводу, что любая империя будет для нас чересчур опасна. У нас должна быть одна империя — Римская Католическая Церковь, — Мартин нетрезво рассмеялся, — но… в царстве педерастов женщины ни к чему.
Кифа стиснул зубы. Елена была в его руках, но вся польза от нее утекала сквозь пальцы, как песок. Он кивнул, развернулся, чтобы выйти и… все-таки обернулся.
— Но ведь я выполнил обещанное. Что с моей наградой?
Мартин поднял брови вверх и рассмеялся.
— Будет тебе награда, Кифа, будет! Все, как тебе обещали.
— Я стану основателем Церкви? — уточнил Кифа. — Первым Папой под тем именем, какое я указал?
— Станешь, — уверенно кивнул Мартин. — Архивы Империи в наших руках, так что я тебя даже Иеговой сделать могу.
Он булькнул, рассмеялся над этой своей удачной шуткой, а потом расхохотался — в голос, взахлеб, до истерики.
Коронация Констанса II, десятилетнего сына Грегории и покойного Костаса проходила в храме Святой Софии, и Мартина следила за каждой деталью сложного и длительного ритуала с вниманием загнанной в угол волчицы. Только этот десятилетний мальчик обеспечивал ей поддержку родичей снохи Грегории.
«Или уже нет?»
Родичи снохи имели собственные амбиции, да и конфликтовать со всем Сенатом из-за нее они, пожалуй, не станут. А тем временем Валентин Аршакуни шел в Константинополь, а подписавший капитуляцию Александрии Теодор должен был прибыть вот-вот, может быть сегодня или завтра. Лично для нее такая концентрация войск в столице не означала ничего хорошего.
— Где он? — вполголоса спросила она подошедшего для доклада секретаря.
— Аршакуни уже в нескольких часах от города, — так же вполголоса ответил секретарь, — будет в Константинополе к ночи.
Мартина поджала губы. Валентина можно было переманить на свою сторону за деньги, но она понятия не имела, сколько он запросит.
«Да, и Теодор…»
Этот всеми обойденный и всеми обиженный принц ненавидел всех, кто чуть успешнее его — за собственную вечную неуспешность. Поэтому его следовало опасаться даже больше, чем Аршакуни.
Вокруг оживились, и Мартина распрямилась. Пятнадцатилетний император Ираклонас прилюдно обнимал своего племянника и соправителя, десятилетнего императора Констанса II. Значит, вот-вот должна была начаться коронация третьего императора — трехлетнего сына Мартины Давида-Тиберия.
Его подвели к патриарху, и Мартина замерла. Однако Давид-Тиберий вел себя с пониманием всей важности момента: послушно подставил голову на помазание, с любопытством осмотрел и поцеловал патриарший крест и лишь спустя четверть часа, уже в короне, принялся вертеться и ковырять пальцем в носу.
На таком «трехглавом» правлении — Ираклонас, Констанс и Давид-Тиберий настоял Сенат, не желавший нарушать сложившейся расстановки политических сил внутри патрицианской верхушки. Однако Мартина не слишком верила в стойкость подобных союзов; она лучше многих понимала, что судьбу империи решат всего два разговора — с Аршакуни, и с Теодором. И она вовсе не была уверена, что эти разговоры вообще состоятся.
А уже вечером, по завершении утомительной процедуры чествования и знакомства юных императоров с сенаторами, она получила первый тревожный знак.
— На патриарха Пирра напали, — принес новость задыхающийся от бега монашек. — Прямо в храме святой Софии.
— Патриарх жив?
Монашек кивнул.
— Успели отбить.
Посыл тех, кто стоял за напавшими на самого терпимого иерарха Церкви, был предельно ясен: никаких компромиссов.
«Только бы хватило денег на подкуп Аршакуни…»
Полководец мог запросить и больше, чем она могла заплатить.
Потеряв Елену, Симон утратил большую часть самообладания, и небольшая, напоминающая теперь лампаду комета отозвалась на огненный шквал в его груди огненными плевками в землю — куда-то на восток. Однако тут же проявилась и польза: он добрался до Кархедона немыслимо быстро, — почти штормовой ветер дул строго по курсу. А потому Симон нагонял ушедшего вперед Кифу быстро и неотвратимо.
— Военное судно водой заправлялось? — в первой же гавани подошли к занявшим Ливию единоверцам плывущие вместе с Симоном аравийские воины.
— Было, — кивали те, — сегодня поутру. Мы им препятствовать не стали. Все-таки судно александрийское, а у нас теперь с ними мир.
И воины тут же попрыгали в судно, а в Триполи пришла очередь плывущих с Симоном армян.
— Судно из Александрии проходило? — интересовались воины-христиане у обороняющих Триполитанию от варваров Амра единоверцев.
— Было такое… — покосились на замерших у борта аравитян охранники гавани, — часа четыре как ушло.
И Симон поплыл дальше, лишь изредка кидая взгляды на самое странное сопровождение, какое у него когда-либо было: справа по борту — мухамедяне, слева — христиане. Строго друг против друга.
Уже то, с какой настороженностью они смотрели друг на друга, ясно указывало: заблуждаются и те, и другие. Истина, будь она им доступна, мгновенно сняла бы и взаимный страх, и взаимную подозрительность. Но истина им была недоступна.
— Я хочу, чтобы вы все выслушали меня, — поднялся он и ухватился за канат.
И те, и другие повернули лица в его сторону, и все-таки одним глазом косили друг на друга — мало ли что.
— Братья, — перешел он на одно из аравийских наречий, — из Египта похищено наше общее
