ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Частная жизнь
И всегда частная жизнь вклинивается в борьбу. Она, как ветер, или усиливает течение, или гонит назад.
Жинетта приехала с одиннадцатичасовым поездом.
После собрания ячейки Люсьен зашел домой перекусить. Он участвовал во всех штурмах, и с самого утра у него маковой росинки во рту не было. В полдень он не пришел завтракать, потому что был в пикете. Кстати, его чуть не схватили вместе с Гиттоном и остальными товарищами. После собрания он почувствовал, как у него от голода буквально живот прилип к спине.
Люсьен, хоть и беспартийный, но всегда рад помочь коммунистам. Вот и сегодня вечером Клеберу не пришлось дважды приглашать его, он сразу же явился на собрание.
— Было хоть много народу? — спросила Жоржетта.
— Почему ты говоришь «хоть»? Опять за свое. Все видишь в мрачном свете… Пожалуй, никогда еще не было столько народу. А страсти-то как разгорелись!.. Не все прошло гладко. Некоторые явились специально побузить. Они кричали, что ничего путного не делается. Вначале собственный голос невозможно было услышать, такой стоял шум. Да и потом все говорили сразу.
— Поешь хоть спокойно, успеешь рассказать.
— Не успею, некогда! Я сразу же удираю. Дел полно. Ты думаешь, зачем нас собрали? Ну, прежде чем обсудить план действия, надо было о многом поговорить начистоту. Ох, и горячо было, не то что твоя фасоль!
— Откуда я знала, когда ты придешь! Не нервничал бы и подождал минутку. Ее недолго подогреть. Да и вообще будь доволен, что тебе хоть что-нибудь досталось. Я накормила пострелят Гиттона. Жанна все еще бегает, пытается узнать, куда его посадили.
— А ты сказала Полю, что Жинетта скоро возвращается? Что он ответил?
— Покраснел и засмеялся. Знаешь, он ничего не говорил, но наверное очень огорчился, когда Жинетта уехала. Ему ведь не с кем было играть. Я тебе не рассказывала, когда от нее пришло письмо, Поль спросил, не передает ли она ему привет.
— Ох уж эти мне пострелята!
Так здесь ласково называют ребятишек.
— У нас еще есть капелька вина. Выпей, ты ведь уходишь на всю ночь…
— Ладно. Так вот, я тебе начал говорить о собрании… Что творилось! Сперва обсудили поведение Альфонса. Сам он не присутствовал. Почти все были за исключение. Так и постановили: исключить из партии!
— Слишком уж долго удавалось ему избегать ударов. А так ведь полагается. Не с одной, так с другой стороны достается. Хотя… мне вот жаль Мартину. Стыдно-то будет больше всего ей.
— Его тоже жалко. Он неплохой, только слишком долго ловчил и оказался в ложном положении. Поставь себя на его место. В общем… Ну, потом перешли к вопросу о Робере. Некоторые требовали, чтобы и его исключили. А другие говорили — это не дело ячейки. Он секретарь профсоюза — значит, сперва надо поставить вопрос на профсоюзном собрании. Клебер сказал: нет, он прежде всего коммунист… Значит, его дело касается в первую очередь партии. И много еще чего в этом роде… Словом, устроили ему хорошую головомойку. Ну, а так как Робер из другой ячейки, из «Анри Гайяр», то наши коммунисты могли только высказать свое мнение. Остановились на выговоре, и все согласились.
— Я вижу, дела у вас не блестящие. Как будто и без того мало неприятностей. Вы еще вдобавок начали между собой ссориться.
— Некоторые считали точно так же, они говорили: давайте обсудим эти вопросы через несколько дней, когда все уляжется. А так создаются еще новые трудности… Но почти все думали, что лучше решить это не откладывая, иначе много народу, особенно среди беспартийных, будет недовольно и не захочет ничего делать, если партия сразу же не займет по отношению ко всему этому четко выраженную позицию.
— Ну, знаешь, тех, кто на самом деле хочет бороться, это не остановило бы.
— Всякое бывает. Что ты думаешь, не все такие уж твердокаменные. Ну, а кроме того, в конце пришел Анри с Андрэ Дезирэ и еще каким-то товарищем из федерации. Они расспросили нас и нашли, что все было правильно. Каждый должен высказаться, ничего не утаивая и не скрывая, сказали они. Главное — это чтобы все приняли участие в борьбе, а для этого необходимо прежде всего полное согласие между людьми, никаких недомолвок. И они еще добавили: не бойтесь на завтрашнем профсоюзном собрании поставить наболевшие вопросы, которые мешают нашему общему делу. Рабочие сами могут принять правильное решение, без подсказки.
— Но все-таки это все очень неприятно.
— Что же ты хочешь? Лес рубят — щепки летят. Главное сейчас — самому не превратиться в щепку.
— И ты еще можешь смеяться? Весь ты в этом. Сколько в тебе еще ребячливости!
Жоржетта тоже рассмеялась и замахнулась на него передником.
— Вина-то тебе налить?
— Давай. Тем более, что мне уже пора идти.
— Знаешь, мне ведь тоже не придется сегодня спать. Жанны до сих пор нет, и нужно будет присмотреть за ее ребятишками. Да и с Франсиной тревожно. Я все время прислушиваюсь. Все кажется — началось. Может, и глупо с моей стороны, но я что-то боюсь за нее. Не нравится мне, как у нее все протекает. Первые схватки были утром, и с тех пор — ничего… Она такая слабенькая… Фернанда, тут за стенкой, тоже, наверно, не сможет лечь, тем более, что…
— Чуть не забыл. На собрании еще объявили, что Папильон просит восстановить его в партии.
— …тем более, что говорят, того и гляди нагрянут шпики и схватят его. Они не посмотрят на его раны. А еще говорят, охранники могут воспользоваться всем происходящим и снова попытаются выкинуть нас из здания. Но это, скорее всего, просто слухи.
— Ну, они-то наверняка мечтают об этом.
— А тут еще эти грузовики. Все время едут и едут. Когда они проезжают мимо, все дрожит. А когда они поворачивают вон там, знаешь, так фары бьют прямо в окно. Можно даже сосчитать, сколько проехало машин.
— Ладно! Тем более мне нужно скорей отправляться. Ну, я пошел.
Люсьен застегнул куртку, поднял воротник, надвинул кепку на уши и поцеловал Жоржетту в обе щеки, как всегда перед уходом.
— Ты хоть береги себя. Смотри, чтобы тебя не покалечили или не схватили. И не лезь зря на рожон.
— Не говори глупостей. Ведь приедет Жинетта, неужели ты думаешь, мне не хочется ее увидеть? Ну, до свиданья.
Только Люсьен успел это сказать, как в коридоре послышались шаги. Еще секунда — и Люсьен ушел бы. В дверь постучали и вошел товарищ — Люсьен и Жоржетта его знают — он живет на одной улице с депутатом Жоржем. Но в дверях темновато, и его не сразу узнали.
— Привез принцессу! — объявил он.
Вошел мальчик в хорошем новом пальто, в длинных брюках, засунутых в башмаки, в берете. Люсьен и Жоржетта немного удивились, увидев этого мальчика, и ждали, что вслед за ним появится Жинетта…
Но товарищ закрыл за собой дверь, и сразу все стало ясно: мальчишка — это и есть Жинетта.
К тому же она была уже в комнате, на свету. Она держалась, как всегда, застенчиво. Но сейчас к этой застенчивости примешивалось что-то еще.
— Чорт возьми! — пробормотал Люсьен, побледнев. — Моя дочь!
