Поль потрогал плечо, вспомнив о падении, но никакой боли он не чувствовал. А ему так хотелось, чтобы хоть чуточку было больно…
— Пустяки, меня слегка саданули прикладом, — объяснил он Жинетте. — Давай поторопимся.
Поль пошел рядом с подружкой, взял ее под руку, помогая ей идти, и выбрав момент, когда она отвернулась, с лукавым видом поцеловал ее в щеку.
Жинетта покраснела и рассмеялась.
— Куда же ты меня ведешь? — спросила она.
— В префектуру!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
В префектуру!
Первое впечатление было обманчивым. На самом деле демонстрация удалась. Пришло около тысячи полных решимости и воодушевления людей. Глупо утверждать, что когда-то бывало лучше! Конечно, бывало! Взять хотя бы празднование Четырнадцатого июля или Первое мая, когда люди собираются колоннами и спокойно идут. Ясно, что такие демонстрации привлекают больше народу. Да и то, по- настоящему мощные манифестации бывали раньше, году так в сорок шестом, а теперь не то время. Ну, а сегодняшняя демонстрация совсем другое дело. С самого начала было ясно, даже ребенок мог заранее сказать, что она не пойдет гладко как по маслу, это вам не прогулочка, а настоящая демонстрация протеста.
Особенно почувствовалась ее мощь, когда демонстранты вышли на такие узкие улички старого города, как верхняя часть улицы Гро-Орлож. Здесь сводчатая галерея еще ниже, чем в начале, словно арки вросли в землю, что вполне вероятно — все они хромоногие и так же перекосились, как древние домишки, вдоль которых они тянутся. Выйдя сюда, демонстрация невероятно вытянулась и одновременно сжалась, стала компактной и сплоченной. Вокруг колонн арок толпа образовывала завихрения, напоминавшие сучья в доске. В спину дул, налетевший с рыбачьей гавани, слабый, но холодный ветер, ему тоже, как людям, было тесно в этой узкой уличке, он подгонял толпу, и та шла словно под парусами. Снова послышалось пение.
«Марсельеза».
Внимание! Демонстрация приближается к зданию газеты «Демократ».
В слова «Марсельезы» врываются угрожающие крики: «у-у-у!», вначале они как бы являются составной частью песни и только разрежают ее, но вскоре эти крики заглушают слова, и пение обрывается. Кто-то, смеясь, предложил:
— А ну-ка, выдадим им! Пусть у них поджилки затрясутся!
От мощного грозного крика задребезжали темные стекла редакции «Демократа». Внизу на окнах, где обычно вывешивается газета, железные шторы только приспущены. Видно, щелкоперы из деголлевского листка были застигнуты врасплох. Полная для них неожиданность! Ведь демонстрация должна была произойти у биржи труда, к тому же в редакцию сообщили о новой тактике охранников, и газетчики чувствовали себя в полной безопасности… Вот почему находившиеся в редакции сотрудники, увидев демонстрацию, насмерть перепугались и поспешили спуститься в подвал к типографским рабочим.
Останавливаться всей демонстрации ради этих субъектов — слишком много чести. Было решено, что их поприветствуют мимоходом два товарища, вполне достаточно! Ну, а так как одних мужчин нельзя посылать на такое дело — сами понимаете, они границ не знают, особенно когда вспылят, — то к ним присоединили еще трех женщин.
Демонстрация тем временем продолжала подниматься по улице Гро-Орлож, которая, казалось, лезет на самое небо. Здесь вы возвышаетесь над всеми домами. Бесконечная низкая галерея оборвалась, и слева открылся холмистый городской сад, а сквозь оголившиеся ветки деревьев виднеется море. Его видно еще лучше, если повернуться к нему лицом и тогда за крышами домов нижней части улицы и за воротами Гро- Орлож видна рыбачья гавань, парусники, стоящие в ней, и обе древние вышки, охраняющие гавань, младшие сестры башни Четырех стражей, которая не спускает с них глаз, забравшись на бывший городской вал. Еще несколько шагов — и демонстрация очутилась в самой возвышенной точке города.
Серая масса океана встала перед людьми, как бы приветствуя их. А справа, там, где вода кажется черной, виднеется наскоро возведенный жалкий мостик, какое-то сооружение из спичек, похожее отсюда на детскую игрушку, — это мол; вдоль набережной — грузовички, и у причала — пароход. Краны и погрузочные мачты тоже крошечные, но даже отсюда видно, что они неподвижны.
— Наверняка что-то там произошло! Вы посмотрите, дорога давным-давно расчищена, а грузовики бездействуют.
Все демонстранты только об этом и говорят.
— Похоже, что разгрузка прекращена.
— Может быть, нас испугались…
— Во всяком случае, там что-то неладно.
Весь город как на ладони. Здесь хочется на минутку остановиться в знак окончания одного из этапов борьбы. Одержана значительная победа. Охранникам так натянули нос, что они не скоро это забудут. Какие же предстоят еще этапы? Там видно будет, но сейчас все полны радужных надежд и в мечтах унеслись в облака. Что вы хотите, когда стоишь так высоко, то невольно окрыляешься.
Океан поразительно спокоен. Видно, ветер поднялся недавно и огромное водное пространство успело пока покрыться только гусиной кожей, но и эта рябь почти незаметна. Облака отражаются в воде, и океан напоминает белую гладкую равнину, еле заметно перерезанную извилистым течением. Отсюда он кажется выпуклым как поверхность полного до краев стакана. Редкое спокойствие в такое время года. Обычно зимой город лишь слабо рокочет, настороженно свернувшись клубком — его подавляет бурное волнение океана, который, — это хорошо видно отсюда, сверху, опоясывает почти весь город. Люди по сравнению с океаном — дети. Разве они могут так, как он, шуметь, взрываться, клокотать? Но сегодня роли переменились. Здесь, на земле идет кипучая жизнь, борьба, все бурлит, а океан оставил людей в покое и наблюдает за ними с видом знатока. У него-то опыт богатый!
В редакцию газеты пошли Люсьен и еще один товарищ. Среди женщин находилась Фернанда. Вестибюль оказался грязным, темным, заваленным перечеркнутыми зеленой краской пачками непроданных газет, на стенах и на полу — толстый слой пыли. В застекленной будке сидели два перепуганных старика. Лица их трудно было разглядеть, так как стекла растрескались и покрылись копотью, а лампочка без абажура освещала только лысину стоявшего старика, второй — сидел. Но все же можно было понять, что они готовы на все, лишь бы не нажить себе неприятностей.
— Мы хотим поговорить с господином Бени.
Но старики притворились, что ничего не слышат. Увидев окошечко, Люсьен толкнул его кулаком, а его товарищ одновременно открыл дверь будки. Старики растерянно переглянулись, и один из них сказал дрожащим голосом:
— Мы не здешние, мы из НОПП[13].
— Понятно. Ну, а где же господин Бени?
— Не знаю, пришел ли он. Ты не видел? — спросил все тот же старик у своего товарища.
— Жаль! Жаль! — заметил Люсьен и, смеясь, добавил. — Видите ли, мы именно те «молодчики», которых он искал. Знаете, он писал в своей статье о полиции из дюжих молодцов. Вот мы и явились.
В доказательство Люсьен показал свои ручищи.
— Мы прикинулись демонстрантами, — нашел нужным пояснить товарищ Люсьена, — чтобы нас не раскусили те, с кем нам придется иметь дело.
Старики бы клюнули, если бы женщины так откровенно не расхохотались; тут они поняли: их разыгрывают.
— Ну хорошо… а женщины? — спросил опять тот же старик.
— Это любовницы Бени… Да, да, его любовницы, — не моргнув глазом, ответил Люсьен.
