Таводи сорвал ветку и пометил место могилы, затирая осколки черепа в грязь. Все то время, пока они рыли, шел сгущая сумерки, дождь. Похоронив Лаутона, они отметили изголовье и ноги камнями, уверенные в том, что шериф со своими людьми захотят вырыть тело.
— …пока смерть не разлучит вас?
Они с дедом провели мокрую и холодную ночь под навесом — последней частью хижины, оставшейся нетронутой. Под навесом лежало несколько инструментов, которые они выкинули под дождь, а затем, прислонившись к стене, уселись на землю и задремали. Где-то перед рассветом старик спросил Уайю, как он себя чувствует. Юноша сказал — не знаю.
— Это очень тяжело — вот так убить человека, — сказал Таводи. — Но еще хуже, когда он убивает тебя. — И больше старик никогда об этом не упоминал.
— …мужем и женой. Можете поцеловать невесту.
В последовавшей затем сумятице поздравлений Таводи ускользнул от всеобщего внимания, отвел жениха и невесту в сторону, положил им руки на плечи и, повернувшись к Уайе, спросил:
— Скажи, что ты видишь?
— Сплошное счастье, дедушка, — ответил юноша ухмыляясь.
Старик наклонился и прошептал Дэйну на ухо: — Буду ждать тебя в хижине. — А что видит волк? — спросил он дальше.
— Что дух моего отца веселится в эту минуту, — и почувствовал крепкое пожатие руки старика, и увидел, как блеснули ястребиные глаза.
Тьма окутала его, когда после приема в доме Старлайт, Дэйн шагал на запад. Разведя небольшой костерок, он расстелил одеяло и, улегшись, принялся смотреть на то исчезающие, то вновь появляющиеся за качающимися деревьями звезды. Он думал о Таводи, о том, как гордый старик достойно сидел в зале суда и прямо отвечал на все вопросы ровным хорошо поставленным голосом. Уайя прекрасно знал, что Таводи не доверяет системе белого правосудия и все-таки смог донести это событие до судьи и присяжных с таким тактом, что они не смогли использовать его слова для создания провокационной ситуации. Дэйн вспомнил, как Старлайт рассказала о происшедшем с такой чистотой и прямотой, что не было никакой возможности ей не поверить. Самой ужасной, разумеется, была его собственная дача показаний. Он почувствовал себя странно отстраненным и услышал холодок, проскальзывающий в голосе, когда описывал перестрелку, словно рассказывал о чем-то прочитанном в книге, и увидел, что присяжные смотрят на него в некотором изумлении, словно на совершившего огромное количество убийств маньяка. Поначалу он старался слишком многое объяснять, затем впал в молчаливость и стал лишь скупо отвечать на поставленные вопросы, наконец, отыскав подневольный тон и холодок в голосе, почувствовал чуть ли не скуку. Но его оправдали, и Старлайт даже не пришлось идти в суд для разбирательства дела об убийстве Джорджа Лаутона. Все было закончено — как и должно было быть. Уайя думал о том, сколько же пройдет времени, прежде чем он забудет об исчезающей во взрывающемся «дождевом грибе» мозгов, крови и осколков черепа голове Лаутона. Пуля сорок четвертого калибра — и все. Ведь этот ублюдок пытался изнасиловать Старлайт. Дэйн увидел пламя и почувствовал ночной холодок.
Он подтянул колени под себя и плотнее завернулся в одеяло: «винчестер» рядом, нож с рукояткой из оленьего рога под курткой, которую он использовал вместо подушки. Он надеялся на то, что Натан будет добр к Старлайт. Он заснул.
— Не знаю, дедушка. Все изменилось.
— Но тебе понадобится продолжать обучение в школе. Это, наверное, очень хорошо обучиться всему, что может понадобиться и что можешь выучить. Разве может быть иначе?
— В хороший колледж мне не по средствам поступить. Поэтому остается штатный университет… если мне позволят в него поступить.
— Ты сможешь отлично писать и делать это, где угодно. Университет штата… разве он не обучит тебя писать еще лучше?
— По-видимому.
— Тогда скажи мне вот что: что тебя заботит, Лаутоны?
— Да.
— Если бы ты не поступил так, как поступил, мы бы сейчас с тобой не разговаривали.
— Я знаю. Меня заботит отнюдь не это.
— Тогда что же?
— Здесь у меня не осталось друзей. Люди меня избегают, В колледжах начнут спрашивать: нет ли у меня каких бы то ни было неприятностей с законом — я не уверен, что мне даже в университет штата позволят поступить. Кроме всего прочего, меня это сейчас не слишком сильно заботит.
— Аниюнвийя уважают тебя за то, что ты сделал.
— Верно, но давай смотреть правде в лицо: мы все равно стали изгоями. Я не хотел говорить об этом в таком аспекте, но… Просто следует думать и о Том, что мне необходимо действовать и в мире белых.
— Что же ты намереваешься делать?
— Мне кажется, что я должен на неопределенное время уехать отсюда. И не куда бы то ни было по соседству. А далеко.
— Каким же ты образом намереваешься это провернуть?
— Есть идея.
Он записался добровольцем: Джон Дэйн, отец умер, мать недавно вышла замуж повторно. Диплом высшей школы. Никаких психических или физических отклонений от нормы. Пришлось испрашивать изъятие из протоколов материалов судебного следствия, но департамент шерифа пошел ему навстречу: закон обрадовался тому, что наконец сможет от него избавиться. Дэйн знал, что характеристика последует за ним всюду на протяжении его службы, но теперь это уже не имело значения. Его записали. Завтра его погрузят на поезд до Чатануги, где он пересядет на поезд до Далласа и двинется дальше, пока не доберется до Кэмп-Пэндлтона в Калифорнии. Он надеялся на то, что его отправят еще дальше, и впервые в жизни мир не казался ему таким уж большим. Через какое-то время он вернется, и все снова войдет в привычное русло.
Старлайт рыдала. Натан все время жал Дэйну руку, повторяя, как он им гордится. Таводи взял его с собой в последний раз в горы, и они прошли весь путь от пограничной башни до Тропы Сухого Пруда и дальше, к реке, затем по берегу, вернулись назад, сделав знаменитое «возвращение пантеры» в том месте, где зверь загрыз насмерть охотника у подножия горы. Они свернули там на север и вышли из лесной чащобы возле озера, разбили лагерь и стали говорить и говорить… Это было печальное, счастливое время, и Дэйн недоумевал, почему оно не может продолжаться вечно. Но ничто не стоит на месте. Он взглянул на Таводи и подумал, как делал это не раз, о том, сколько же еще проживет этот человек. Таводи был поразительно стоек, но все-таки смертен. Старик, почувствовав на себе взгляд юноши, повернулся к нему и вперил в него свои ястребиные глаза. И Дэйну показалось, что дед смотрит сквозь него.
— Когда ты вернешься, — сказал Таводи, — мы отправимся на охоту, будем рыбачить, и ты расскажешь мне о тех местах, в которых тебе удалось побывать, и о войне.
— Не знаю, побываю ли я на войне, дедушка.
— А почему нет? Кто стреляет лучше тебя? Могут ли белые выслеживать врага лучше? Нет. — Старик покачал головой. — Они пошлют тебя на войну, ибо ты молод и отлично умеешь делать то, что необходимо. Но ты вернешься. Горы будут уже не теми, что до отъезда Снежного Волка.
— Я вернусь, дедушка. И ты будешь меня ждать.
И тут, к удивлению Дэйна, старик наклонился и обнял его.
В день отъезда ему надарили подарков, но он оставил их Старлайт. Свой любимый нож он оставил Таводи, не желая рисковать тем, что может потерять его. Он сохранил лишь волчий амулет, поклявшись, что никогда его не снимет, и взял с собой лишь смену белья в заплечный мешок. Кроме Старлайт, Натана и Таводи, больше никто не пришел его проводить на станцию.
