— Сара, я не могу об этом даже заикаться… В особенности репортеру. Вольно. Я шучу. Но говорить, действительно, ничего не могу.
— Хочу спросить.
— Позволяю.
— Когда ты будешь уезжать в зону военных действий, я всегда буду так себя чувствовать? Ты знаешь, что я до смерти перепугана? Не хотела говорить…
— И тебе надо ехать, правда?
— Больше мне нечего сказать.
— Ответь на простой вопрос: это всегда так?
— По-разному для разных людей.
— А каково это для тебя?
— Я всегда рассматриваю возможность невозвращения. Точно так же, как и возможность вообще никуда не ехать. А затем все-таки еду, потому что это единственное, что я умею. Иногда мне хочется, чтобы все было как-нибудь иначе. Может быть, это эгоистично, какой-нибудь психологический выверт. Но я знаю, что на самом деле — нет. Я делаю то, что умею делать лучше всего, лучше чем кто-либо мне знакомый. Существует удовольствие, получаемое от хорошо сделанной работы, и даже вдохновение. Думаю, что ответить на твой вопрос можно таким образом: я растворяюсь в своей работе до той поры, пока она полностью не выполнена.
— Хоть таким образом…
— Таким и никаким другим. Ты тоже будешь все время занята. Ведь я не хочу, чтобы ты сошла с ума в этом аду. Я знаю, ты едешь, чтобы взять свои высоты, — как и остальная ваша братия, — но будь добра держать голову пониже и не высовываться. Обрати внимание, чтобы и зад не торчал над траншеей.
— Дэйн, мы не брали на себя никаких обязательств друг перед другом.
— Тебя это волнует?
— Не знаю. Может быть. Я знаю, что такое быть с тобой. Но не знаю, что чувствуешь при этом ты сам. Черт, нам бы времени побольше…
— Если все будет нормально, мы будем вместе. Если не нормально — не будем. Все выяснится. Не гони лошадей.
— Наверное, ты прав. Но мне будет тебя недоставать.
— Мне тоже.
— Хотя бы так, не правда ли?
Дэйн сидел, смотря на дождь, и думал о том, что представляет собой новейший карабин М-16. Ему предлагали выдать один, но он отказался, решив, что когда весь его отряд получит оружие, тогда и он будет его носить.
Дэйн обернулся. Донован — один из его офицеров — сидел в своем спальном мешке и наблюдал за Дэйном сквозь полуприкрытые глаза.
— Итак, Дай Йю Донован, — Дэйн использовал слово из вьетнамского словаря, означавшее военного в чине капитана, — я бы сказал, что пора. Пора…
Донован запустил пальцы в густую блондинистую шевелюру.
— Сколько же я спал?
— А часы твои где?
— Где-то между этим местом и двадцатимильной береговой полосой. Я уронил проклятую тикалку за борт. Случайно, конечно.
Дэйн повернулся и стал рассматривать сгущавшуюся тьму. Дождь иногда предвещал вьетконговскуто атаку.
— Пойду куплю чего-нибудь съестного. Пойдешь со мной?
Донован вздрогнул.
— Как вы можете есть это..?
— Ладно, вернусь скоро. Если задержусь в деревне после двадцати одного часа, пошлите за мной.
— К Папе Дату?
— Ага.
Дэйн нацепил полевую куртку и древнюю шляпу из буша, купленную у австралийца в Бен Тре. Затем пристегнул тяжелый пистолет сорок пятого калибра и взял карабин. Сложив для удобства две запасные обоймы «спинкой к спинке», вышел из дверей и прошел через лагерь.
Пройдя в ворота, он подозвал жестом одного из джанкменов, который сразу же отвязал от причала небольшой сампан. Через несколько секунд они уже плыли через реку, и хотя отъехали всего на каких- нибудь пятьдесят метров, но ушли от дождя. Попросив джанкмена подождать его, Дэйн пошел по единственной, проходящей через всю деревню улице.
Папа Дат — хозяин единственного в деревне кафе — удивленно посмотрел на позднего посетителя. Разглядев Дэйна, он нервно задул три или четыре свечи и поспешно проводил полковника к столу. Кроме них, в кафе сидело еще двое стариков, смурно глядящих в бутылки «33» — крепкого вьетнамского пива. Дэйн ткнул в пиво пальцем, зная, что Папа Дат принесет его и присоединится к нему.
Так и случилось.
Папа Дат был очень любопытным мужичком, который обладал огромными запасами информации. Между ним и Дэйном установилась близкая, но недружественная связь. Дэйн не доверял ему.
— Э вотрэ саитэ, Папа Дат, — произнес Дэйн, поднимая свой стакан.
— Саитэ, — ответил старик.
— Какие новости?
— О чем? — спросил Папа Дат безразлично на прекрасном английском языке.
— Тревожит тебя по ночам ВК?
— А что, из вашего лагеря разве ничего не слышно?
— Я не могу услышать удар ножом или шаги молодого человека, переметнувшегося на сторону Вьетконга. А ты расскажешь…
— У нас здесь сложностей нет, — низким апатичным голосом произнес старик.
— Даже с молоденькими девушками?
— Последнее изнасилование произошло три недели назад. Мы, разумеется, так и не узнали, кто был виноват, полковник.
— Этот человек не из моих.
— Это ваши слова.
Дэйн попробовал пиво и решил, что не голоден.
— Вы отвечаете несколько нервозно, — произнес он. — Что вас, мой друг, заботит?
— Нет, нет, ничего.
— Как-то чересчур поспешно вы это произнесли.
— Просто вы так давно не заходили, да еще так поздно.
Дэйн тонкогубо улыбнулся.
— Ты не сказал ничего особенного, но в то же время я узнал все, что нужно. Теперь я уйду, Папа Дат. Благодарю.
Старик поклонился, и глаза его сверкнули. Он остался сидеть, когда Дэйн прошел в двери, в сгущающуюся дождевую тьму.
В своей палатке Дэйн увидел привычную картину: Донован пил виски и читал затрепанный романчик с пышной брюнеткой… почти что одетой.
— Дай Йю, — сказал Дэйн, — Вьетконг нападет сегодня ночью. Не думаю, что возникнут проблемы, но все-таки удвой патруль и проверь, чтобы все шу-л у к и остались на нашей стороне. И пусть их вытащат на берег — незачем им плавать.
— Будет исполнено, сэр. Еще что-нибудь?
