Паша рванулась к матери, но конвоир толкнул ее вперед.
— Я люблю вас...
Это была последняя встреча Евдокии Дмитриевны с дочерью.
На пороге камеры пыток Паша крикнула:
— Мужайтесь!..
В муках и страданиях встретила Паша Савельева Новый год. Она сидела в камере, прислонившись головой к сырой стене, и пыталась понять, кто их предал. Придирчиво перебирала фамилии подпольщиков. «Нет, среди них не надо искать, — размышляла она, — это кто-то со стороны. Где-то, в чем-то мы были неосторожны...»
Кто за холодными толстыми стенами замка делит сейчас ее участь? Она видела одного Ткаченко. А что сейчас делают товарищи, которые остались на свободе? Увидеть бы маму, спросить о Шуре...
Паша не знала, что Евдокия Дмитриевна и ее сестра уже освобождены и что каждое утро они являются к мрачным стенам тюрьмы с харчами, завернутыми в белую тряпочку, и слезно просят часовых передать их «доченьке Савельевой». Но охранники неумолимы.
13 января 1944 года, в полдень, Пашу повели на очередной допрос. Она еле стояла на ногах, но держалась мужественно. В ее глазах светилось презрение к гестаповцу, в бессильной злобе метавшемуся по камере пыток.
Повторилось прежнее: били, пытали...
Чувствуя, что силы ее покидают, Савельева бросила фашистам в лицо:
— На мне не отыграетесь! Мы вас переживем! Обязательно переживем!..
В камеру Пашу внесли. Только утром она пришла в себя... Лежала на цементном полу. Кто-то из узниц подложил ей под голову узелок с вещами.
Когда скрипнула дверь и гулко раздалось: «Всем выходить!», она сообразила: нужно подняться. Но не хватило сил. Она осталась одна. В камере было сыро, мрачно. Подумала: наступит ли когда-нибудь в ее жизни просвет?.. Неужели так и добьют?..
Обидно, что мало сделала... Живо представила товарищей. Как они все ей бмли дороги! Алексей Ткаченко, и этот связной партизан, и Дима Ящук. Горько ей стало от сознания, что не успела повидать мать Димы и рассказать о его героической гибели... А может, и самой уже не удастся отсюда выбраться...
Только однажды боевые друзья были свидетелями Пашиных слез. Это когда она узнала о гибели Виктора Измайлова. Но теперь возле нее никого нет. Никто не увидит... И крупные соленые слезы побежали по щекам.
Привстав, Паша взяла осколок черепка и на стене камеры написала:
«Близится черная минута... Но умираю честно. За тебя, Родина! Твоя Паша».
А в это время в городе поднялась невообразимая паника: с часу на час могли появиться советские войска. Фашисты метались, как крысы на тонущем корабле. Гитлеровцы забыли всякое чинопочитание и спасались, как могли. По городу с .бешеной скоростью проносились машины. Вывозились ценности, награбленное добро. Гестаповцы спешили расправиться со своими жертвами.
В тюремном дворе суетились жандармы. Они сносили на середину в большую кучу доски, бревна, деревянную мебель, солому. Все это облили бензином, а сверху положили несколько железных листов.
— Шнель! Шнель! — подгонял широкоплечий гестаповец со стеком в руке.
Гитлеровец нервно поглядывал на часы. Когда все было готово, он скомандовал:
— Вывести!
Из узкой двери тюрьмы жандармы вытолкнули совсем молодого паренька. Потом появился седой, с пышными усами, в украинской сорочке мужчина.
С непокрытой головой, пошатываясь, со связанными за спиной руками... вышла Паша.
Куда их ведут? Паша сощурила воспаленные глаза, набрала полную грудь воздуха. Закружилась голова, девушка еле держалась на ослабевших, распухших ногах.
Жандармы подгоняли узников:
— Вперед!
Паша поняла: это конец. Смерть надо встретить достойно... Она вся подобралась, выпрямилась, подняла выше голову. Шла нарочито медленно, стройная, подтянутая, презирая трусливых убийц.
Вспомнились кем-то сказанные слова: «Человек, проживший честную жизнь, умирает го{здо и смело!»
— Шнель!
Опять подтолкнули в спину дулом автомата.
— Прощайте, друзья! Прощай, мамочка! — крикнула Паша, надеясь, что кто-нибудь услышит ее последние слова.
Шнель!
— Вы спешите, вам страшно! — с гневом бросила палачам Паша. — А вот мы вас не боимся.
Юноша посмотрел на Пашу с нескрываемым восторгом.
Мужчина с пышными усами возмущенно крикнул:
— Детей губите, варвары! Вовеки прощенья вам не будет!
Дулами автоматов узников подтолкнули на железный помост.
Факельщик поднес огонь. И сразу же взметнулось пламя... Огненные языки коснулись своих жертв. По тюремному двору разнесся голос Паши Савельевой:
— Мы не сгорим! Мы будем жить! Родина, ты слышишь нас?!
* * *
...В Луцком историческом музее, что по улице Шопена, висит хорошо знакомый всем жителям портрет, подпись под которым гласит:
Паша Савельева,
комсомолка, героиня луцкого подполья.
В январе 1944 года зверски сожжена гитлеровцами.
Подолгу задерживаются у портрета славной дочери советского народа посетители музея — рабочие, студенты, школьники. И они как будто слышат из тех далеких дней мужественный голос Паши: «Мы не сгорим! Мы будем жить! Родина, ты слышишь нас?!»
