Кукушкино Болото - деревня тихая. Здесь живут в основном старики, не сказать что брошенные - У многих по городам да по районным центрам дети и внуки. Наезжают дети с внуками регулярно: два раза в год - сажать картошку и выкапывать. А на лето не очень рвутся, деревня дальняя, к ней даже проселочной дороги путёвой нет, а от железнодорожной станции ходит один автобус в сутки. Если машиной — тоже неудобно, после дождя развозит дорогу, надо исхитриться посуху, да разве угадаешь, если даже Гидрометцентр норовит слукавить: наобещает «сто сорок солнц», а по факту — обложные тучи.
Так и живут старики на Кукушкином Болоте. Летом копошатся в огородиках, держат, кто покрепче, скотину, а зимой закрывают плотней свои натопленные избы, чтобы не выдувало тепло, и коротают дни и ночи в уже ставшем привычным одиночестве. Радио слушают. Телевизор смотрят. Очень переживают и за дебаты в парламенте, и за судьбу несчастных, искалеченных жизнью, «рабынь». Телевизор в деревенской избе - хозяин. Если вдруг поломается, бежит старушка сломя голову на край села к местному умельцу Степанычу и бухается с разбегу в ноги:
Глянь поди, что у него там заело...
Степаныч не торопится, продолжает своё дело, за которым застала его несчастная. То ли полено в печку подкладывает, то ли налаживает мышеловку, то ли допивает чай медленными глотками.
Через недельку зайду, - изрекает наконец Степаныч.
Но это совсем не конец разговора, а только его начало.
Да мне сегодня надо. Сегодня ведь, сам знаешь, какая серия про Марию. Я ведь не так прошу, за бутылку.
У Степаныча не один мускул не дрогнет. Он знает, что слово «бутылка » обязательно прозвучит, он в деревне уже тридцать лет, и ни разу не было сбоя. И не сказать, что спился Степаныч, он один и не сядет за стол.
А дальше по накатанному: вечером после починки зайдёт к нему невзначай сосед, протянет целлофановый пакет с солёными огурцами — хозяйка, мол, тебе передать велела. Степаныч знает, сосед пришёл выпить.
Садись, у меня припасено в шкапике, может, выпьешь?
Сидят — пьют. Закусывают огурцами. Говорят о политике, пока соседа не сморит.
Степаныч выходит на крыльцо и кричит поверх лопухов в соседские окна:
Забирай своего орла. Я инвалид, мне тяжёлое поднимать врачи запрещают.
Соседка поносит Степаныча погаными словами, он привычно огрызается: «Я его не звал, сам явился». Идёт спать.
Два года назад по Кукушкину Болоту прокатила весть: будем собирать подписи, чтобы вернули церковь. В церкви-то уж много лет амбар, и амбар заброшенный, никому не нужный. Но купол целый, правда, пара худосочных берёз взгромоздилась на самой его верхушке, да несколько кирпичей раскрошились от времени и упали в густую лебеду бывшего церковного двора. Церковь звалась Никольской, в честь Николая Угодника, престольный праздник был на Николу летнего. Библиотекарша Настя Одинцова пошла по дворам с тетрадкой. Кто за церковь — расписывайтесь. Все как один расписались. Разве без церкви можно? Вон по телевизору показывают: как праздник, всё наше правительство чинно выстраивается в церкви со свечками. То тут, то там только и слышно: «Церковь вернули, храм восстанавливается», а в Кукушкином Болоте бегают по церкви крысы, да стены исписаны похабщиной. Устроили собрание — для протокола:
Пусть вернут нам церковь!
Не то время, чтобы святое место под амбар!
Сидим, как кроты в норах, а так как хорошо, пойдём, помолимся...
Проголосовали единогласно. Настя отпечатала на машинке протокол, повезла его в райцентр, где уже открыли церковь и дали священника. Вскоре опять побежала по дворам Настя:
Бегом в библиотеку на собрание, приехал какой- то уполномоченный, хочет насчёт церкви поговорить.
Огороды побросали, пилку дров на зиму - пришли. Уполномоченный рассказал, что Никольский храм будет восстанавливаться, что в отличие от других церквей он в неплохом состоянии, грязь вычистить, стены покрасить, потихоньку иконостас соорудить, к зиме отопление провести. И можно служить. Но без помощи прихожан не обойтись. Как, поможете возрождающемуся храму?
