сохранить все в тайне, чтобы ни одна живая душа не узнала. Лапа дал слово и сдержал его. Их свидания закончились, хотя они потом часто виделись в гимназии. Сердце Лапы сладко щемило, но он сдерживал свои чувства и каждый раз усилием воли отводил от нее взгляд.
– Так, значит, эти сволочи убили ее, – пробормотал он, вспомнив рассказ Лизы о сектантах.
– Что? – спросила Лиза. Она кормила леденцом свою куклу, разговаривала с ней и не расслышала слов Лапы.
– Картошка готова, – буркнул Лапа в ответ, снял с плиты сковороду и водрузил ее на каменную крышку гробницы, служившую им столешницей. – Есть будешь?
Лиза задумалась. Она не могла найти в себе сил отказаться от еды, но и есть больше не могла. Ветчина, брынза, сало, вареные яйца – этого для нее было уже слишком.
– Ладно, я оставлю тебе, – развеял ее сомнения Лапа, – когда проголодаешься, поешь.
Лиза кивнула и вновь вернулась к игре, а Лапа задумался над тем, что ему делать с внезапно обретенной дочерью. С одной стороны, его распирало от радости. Он был горд оттого, что у него есть дочь, и, вероятно, кроме Лизы, имеются еще дети. С женщинами у него никогда проблем не было. С другой стороны, Лапа понимал, что это большая ответственность. Первоначально он планировал сделать Лизу воровкой, но теперь в корне пересмотрел свое мнение. Дочка заслуживала лучшей доли. Но что он может сделать? Его все ищут, чтобы убить, и ему придется скрываться до конца жизни. Как обеспечить дочери нормальное образование и достойную жизнь? Вдруг Лапа вспомнил о матери. Он не виделся с ней очень долго, и не потому, что не хотел, просто боялся подставить ее, втянуть в свои дела. Только Слон знал, что у него вообще есть мать, остальные думали, что он сирота. Мать жила под чужой фамилией в небольшом частном доме в пригороде. Интересно, что она скажет, когда узнает о существовании внучки? Она была единственным человеком, кто сможет позаботиться о Лизе, если его убьют.
– Слушай, Лиза, мы завтра поедем к одной женщине, – произнес Лапа вслух, – ты поживешь у нее некоторое время, пока я не разберусь с делами.
– А какая она? – с испугом спросила Лиза. – Она не будет меня бить палкой?
– Нет, она добрая, не бойся, – заверил дочь Лапа.
Дрозд метался по комнате, как загнанный зверь. Его люди поспешили убраться с «малины» кто куда. Все искали сумасшедшего «медвежатника», покусившегося на святое. Дрозд мрачно посмотрел на накрытый стол, где еще минуту назад играли в карты, выпивали и рассказывали пошлые анекдоты. Теперь за столом было пусто. В пепельнице догорал окурок дорогой сигары, какими баловался Ряха. Брошенные им карты лежали рядом. Дрозд перевернул их и усмехнулся тому, что Ряха отчаянно блефовал, и, если бы не появление Миши-Алмаза, он посадил бы вора на приличные бабки.
– Вот не прет так не прет, – пробормотал Дрозд себе под нос и посмотрел на появившуюся в дверях Евдокию – сухонькую старушку, державшую «малину».
– Кондраша, может, мне прибрать все, – спросила она, – все равно народ разошелся?
– Ну, прибери, баба Дуся, – ласково улыбнулся ей авторитет и, присев на стул, подтянул к себе гитару. – Давай сыграю тебе что-нибудь, чтобы веселее было работать.
– Эту, про шпионов спой, у тебя очень хорошо получается, – проговорила старуха, собирая со стола тарелки.
Дрозд махнул налитую кем-то стопку водки, занюхал рукавом и, ударив по струнам, запел:
Дрозд замолчал, глядя на вбежавшего в комнату взволнованного Сеню Портнова.
– Дрозд, его видели у порта!
– Лапу, – ледяным тоном уточнил вор.
– Да, в натуре его, один барыга срисовал, которого он как-то наколол, сказал, что эта падаль в сторону кладбища пошел.
– Кладбище, – с мрачной усмешкой произнес Дрозд, – так вот где он решил отсидеться. Что ж, там его и похороним. Собирай людей.
– Давай спать ложиться, а то скоро утро, – предложил Лапа, отодвинув из стены каменный блок. За блоком находился тайник, где лежали одеяла, пара подушек и еще много полезных вещей, необходимых для полевой жизни. Остатки трапезы Лапа убрал в тайник, задвинул назад каменный блок и принялся расстилать постель.
– Все будем спать, – строгим тоном сказала Лиза своей кукле, – и нечего плакать.
– Капризная она у тебя, – криво улыбнулся Лапа и в ту же секунду, переменившись в лице, подхватил девочку, прижал ее к стене и выхватил из-за пояса револьвер. Со стороны входа в склеп послышался какой-то шорох. Дверь приоткрылась, и в проем осторожно заглянул кладбищенский сторож Егор Тимофеевич. Он был очень стар, седой как лунь, заросший длинной седой бородой, с лицом библейского долгожителя. Вряд ли бы кто из старых знакомых опознал в стороже профессора словесности. До революции он преподавал в университете, но из-за «неправильного» происхождения пришлось сменить род деятельности, забыть о чинах и регалиях. Егор Тимофеевич радовался, что дело ограничилось лишь этим. Подслеповато щурясь, он вглядывался в тускло освещенное помещение, затем позвал:
– Сережа, ты здесь?
Лапа молча вышел к свету с пистолетом наготове, ведь сторож мог прийти и не один, его могли привести силой под дулом револьвера. Сфокусировав взгляд на «медвежатнике», Егор Тимофеевич просиял от радости, вошел, закрыл за собой дверь и с кряхтением спустился по ступенькам.
– Что слышно наверху? – поинтересовался Лапа, опуская пистолет.
